А ребенок тогда что же? Ему тоже замерзать насовсем? А он еще и не пожил вовсе! Не мял цветов багряных! Ничего не увидел, кроме того, что и недостойно детского глаза вовсе. С ним бы как-то помягче! Без надлежащих мер! Тем более, он еще вполне пригодится в армии подыхать. Там тоже свои Д. Морозы – будь здоров! Им только вякни. Но об этом – рано. До этого надо исхитриться его довыкормить, а то, не ровен час, дистрофиком еще признают и комиссия не даст выполнить священный долг гражданина перед родиной.
В общем, эта катастрофа с зарплатой заставила женщину задуматься не на шутку. Ребенку, свету ее жизни, исполнилось девять лет. Казалось бы, собственная жизнь прожита. Еще какой-то десяток годков, и можно ставить точку. Ей было уже двадцать девять! В некоторых странах, где человек не так оголтело «и жить торопится, и чувствовать спешит», этот возраст еще считается зеленой юностью. Еще можно мечтать и загадывать. И даже осуществлять свои мечты не спеша, ибо до возраста зрелости и расцвета, то есть лет до шестидесяти, вполне успеется. У нас местность особенная. Люди рождаются не по праву, а по случаю. Поэтому их и стараются урезать во всем. Чтоб им, самозванцам, жизнь медом не казалась. В тридцать лет положено считать себя старыми. А в шестьдесят иметь в заветном месте похоронные деньги и полотно на саван.
Женщина, осознав все это, испугалась нечеловечески. Как же мальчик без нее! И без ничего за душой! А тут еще и последнего лишили. В тот миг у нее и зароились мысли, одна другой полноцветнее.
Она поняла, что нужно искать мужика. Уже, понятное дело, не любовь на веки вечные, какая в молодости была и завяла, а отношения. С чувствами с его, мужика, стороны. Чтоб эти чувства подсказывали ему как-то поддержать ее, подсобить хоть в моральном, хоть в материальном плане. Замуж ей было совершенно не нужно. Им с сыном вполне хватало семейного уюта, любви и ласки. Вот только денег взять неоткуда.
Помимо мужиков спившихся, ушедших в монастырь и покинувших родные края в поисках лучшей экономической доли, завелись в стране лица мужского пола с деньгами. Они в то время обладали определенной спецификой, а именно: пытались наверстать упущенное за годы бесчеловечного режима. Побросав утративших товарный вид жен и детей-подростков, выдававших своим пубертатным видом возраст отцов, они пустились во все тяжкие. Поскольку, как давно известно, любви все возрасты покорны, в богатых мужиков влюблялись все подряд – от пятнадцати– до семидесятилетних. Ясное дело – ответная любовь доставалась активным и юным. На любимых богатым было ничего не жаль. Деньги и сопутствующие блага изливались на возлюбленных золотым дождем. Но привыкать к таким метеорологическим условиям не стоило: конкуренция процветала нешуточная. Зазевалась – нет ни золотых потоков, ни башлемета рядом. Увели. Такой вот круговорот фекалиев в природе.
Женщина не думала, что у нее есть какие-то шансы заполучить золотой дождь даже на самое короткое время, на одну ночь например. Она прекрасно отдавала себе отчет, как выглядит, что читается в ее взгляде, в какие предметы туалета она облачена. Поэтому ни на что подобное и не замахивалась. Тем не менее на ловца зверь бежит практически всегда. Появился у нее некий кооператор с Сенного рынка, торгующий кожаными куртками. Он ее давно заприметил, как позже признался. Она иногда покупала на рынке пучочек зелени: в суп картофельный покрошить для запаха весны. И всегда была с мальчиком. И обращалась к ребенку с такой лаской, что кооператору тоже захотелось этой ласки, и он как-то зазвал их к своей палатке, дал мальчонке жвачки, а женщине предложил померить изделия собственного производства. Она отнекивалась, объясняя отказ тем, что все равно покупать не на что, нечего и пробовать просто так. Но он вошел в раж, заставил ее напялить легкую светло-коричневую курточку, которая на худой до костлявости женщине приобрела невероятно шикарный чужеземный вид.
– Забирай! – крикнул ухарь-купец. – Дарю!
Поскольку ей никто еще ничего и никогда за время ее взрослой жизни не подарил, она просто испугалась, как плененный зверь. Скинула куртку, хотела убежать, уцепившись в ребенка, очень, кстати, довольного, что маме может достаться такая вещь. Но торговец, твердый в своих намерениях, удержал, уговорил. Приручил как-то. Они стали встречаться. Работу она на всякий случай не бросала, хоть денег не платили и не собирались в ближайшее время, но шел стаж. Завораживающее это слово «стаж» многим парализовало мозги, и они продолжали на свои последние гроши добираться до рабочих мест – дело совершенно немыслимое даже во времена рабовладения, будь оно неладно.
С сыном они были самыми близкими друзьями. Не скрывали друг от друга ничего. Она встречалась со своим кооператором вечерами. Ночами – никогда. Ребенка оставлять на ночь одного исключалось совершенно. Мужчина это понимал и уважал в ней. У него у самого были семья, дети. Он не хотел там рвать. Все устраивало и так. Мальчику она объяснила, что встречи ей нужны из-за денег, подарков и еды, которую, не скупясь, покупал им чужой муж и отец. Ребенок понял и одобрил. А на что бы они жили, интересно? Она не считала себя должной. Расплачивалась собой сполна и безоговорочно. По первому требованию. Она не испытывала никакого, даже мимолетного, желания, даже намека на него, но воспринимала это как производственный процесс. Как хорошо оплачиваемую работу, которая – спасибо, что подвернулась.
Скажи ей кто-нибудь, что судьба ее схожа с судьбой известной каждому школьнику Сони Мармеладовой, она бы оскорбилась всерьез. С Соней дело было когда? В девятнадцатом веке! Жизнь протекала совершенно другая. У Сони вообще никаких прав не было: только желтый билет проститутки. И пошла она на весь тот ужас, на панель, тьфу ты, слово-то какое мерзкое, потому что некуда больше было идти! Так и сам ее отец, Мармеладов, выразился. Знаете ли вы, мол, сударь, как это, когда некуда больше идти? Примерно вроде так спросил. И там действительно был полный бесперспективняк. В наше время можно по крайней мере в газету написать. К депутату на прием пойти. Ну, мало ли что? И что с того, что многим женщинам пришлось вот так… подрабатывать? Их выбор! Никто их на это, извините, не толкал. Им и грехи замаливать, если совесть проснется!
К счастью, про Соню и прочих героев романа с неуютным названием женщина не вспоминала никаким боком. Жила себе, отъедалась. Стала бояться даже, как бы не растолстеть. Вечерами они с сыном, как заведено, любовались друг другом, делились впечатлениями от жизни. Она теперь могла покупать ему одежду и конструктор «Лего», который далеко не у всех в его классе был. Так что сын очень поднялся в общественном мнении.
Перед сном мать приносила с кухни желтенький эмалированный тазик с тепленькой водичкой, капала туда немножко детского шампуня (и это стало водиться у них), мочила старое мягенькое полотенчико и обтирала худенькое ненаглядное тельце ребенка, его ручки, ножки, подмышечки, шейку, за ушками. Она не хотела, чтоб он мылся в общей загаженной ванне, ограждала его от этого – успеет еще хлебнуть. А пока она в силах, пусть в комнате стоит тазик, пусть ребенок ложится спать в чистую кроватку сам чистый, оттертый, свежий, душистый. Пусть видит добрые сны. Пусть просыпается с улыбкой. Пусть ждет от жизни праздника.