Стояла весна. Для французов, наверное, поздняя, для нас – в самый раз, только-только стали в массовом порядке набухать почки. Конец апреля, благословенная пора.
Выболевший Шарль, сопровождаемый Надей, выполз в их дворик, на солнышко. Как ни странно, это вообще был его первый за все годы визитов в Москву выход на прилегающую к дому территорию. Прежде как-то не до того было.
Ступив за калитку, он сразу направился к заветной скамейке. Она была пуста, как и вообще весь дворик: жизнь здесь начиналась, как правило, в послеобеденное время. Усевшись, Шарль принялся распутывать обмотанный вокруг шеи заботливой дочерью (иначе он Надю не называл) шарф. Девочка, по-женски возмущаясь, не давала ему это сделать, повторяя любимую бабушкину фразу: «Давно болел? Давно болел, да? Осложнений хочешь?» Разговор, конечно же, велся по-французски.
– Но мне душно, доченька, – мягко оправдывался Шарль, не оставляя, впрочем, своих попыток выпутаться из колючего зимнего шарфа. – Ах, какая дивная весна, ты посмотри на эту зеленую дымку.
Надя отвлеклась, взглянула на дерево, тем временем шарф был снят.
– Вот хитрый какой, непослушный, – сетовал огорченный ребенок, как в игре в дочки-матери.
– Нет, я не хитрый, это и вправду очень красивое дерево, такое старое, сильное. Ты пробовала на него залезть? В моем детстве я устроил на подобном дереве, там, где разветвление, жилище и даже спал там. – Шарлю все-таки удалось увлечь ее новой темой.
– Ты счастливый. А я не могу это сделать. Это же было твое собственное дерево. А здесь ничье. То есть общее. Представь, я лягу там спать, усну и свалюсь на головы бабушкам, которые здесь обычно сидят. Ой, вон они как раз идут.
Приблизившиеся соседки выглядели совсем иначе, чем раньше. Как-то по-весеннему. Хотя одежда – та же, белые волосы – те же. Но они улыбались. Не друг дружке, а им, занявшим заветную лавочку, причем улыбались приветливо, явно готовые общаться.
– Добрый день! Как ваши дела? Простите, я занял ваше место? – произнес Шарль, будто заранее зная, что уж они-то, вечные бабушки из глухого московского дворика, ответят на его любезное приветствие парижским щебетанием.
Самое неожиданное, что именно так и оказалось.
– Добрый день! Действительно чудесный день, не правда ли? Сидите-сидите, места хватит всем.
Французская речь волшебным образом растопила лед в отношениях между соседями. Это совсем не значило, что раскрылась заветная дверь из кухни в их владения. Однако теперь соседки, выходя во двор, непременно интересовались у Нади по-французски, как чувствует себя Шарль, как идут ее дела.
Дед привозил им гостинцы с дачи: зелень, клубнику, малину, каждую осень щедро делился урожаем картошки и яблок. Принимая дары, соседки сетовали, что не могут сейчас ничем отплатить за такую любезность.
Повзрослев, Надя поняла, как глупа была ее зависть к тому, что соседки владели выходом на черную лестницу. Они ведь тоже отпирали калитку ключиком, чтобы выйти на улицу со двора. Другой возможности у них не было. Им ежедневно приходилось подниматься по слабоосвещенной крутой черной лестнице, подчас со своими маленькими покупками, никогда никого не прося о помощи. И большим достижением было, что от предложенной ею помощи не отказывались.
О себе они не рассказывали, да, надо сказать, расспрашивать их боялись, чтобы не спугнуть.
Завещание
Временами вырисовывались какие-то штрихи к портрету.
Дед как-то поинтересовался, как они получают пенсию: на почте или в сберкассе.
– В сберкассе? Никогда.
Дед возразил, что в сберкассе вроде бы удобнее: не все можно брать, что-то на счету останется, да и с квартплатой проще – оставишь распоряжение, вычитаться будет автоматически.
– Помилуйте, какое тут удобство? Это им отнять будет удобнее, – вырвалось у не сумевшей смолчать соседки.
До того как сгорят вклады у бережливой части населения Советского Союза, оставалось всего ничего, но привыкший к сонной стабильности дедуля счел подобный ответ злопыхательством, хотя потом не раз удивлялся их провидческой правоте.
Они приватизировали свои каморки, едва настала такая возможность. И сделали это не для себя, прекрасно понимая, что даже на их минимальные квадратные метры всегда найдется алчный охотник.
– Отойдем мы в мир иной, и заселят на вашу голову пролетариев, – сетовали дальновидные соседки.
Вот они и позаботились о том, чтобы этого не произошло.
Однажды они пригласили к себе Надежду, уже взрослую, замужнюю, мать семейства, и объявили свою волю: «Ты знаешь, что мы одиноки, наследников, кроме тебя, у нас нет. Вот завещание, по которому все перейдет тебе». На всякий случай показали даже, где лежат «похоронные» деньги.
– Не отказывайся и не смущайся, нам будет приятно, что после нас к нашим вещам будут прикасаться твои руки.
Умерли они тихо, одна за другой, прожив свои долгие жизни незаметно, но, как всегда казалось Наде, владея каким-то большим секретом.
В домоуправлении про завещание знали.
– Мы им говорили: да живите вы, не рыпайтесь с этой приватизацией, вам-то она на кой, соседям вашим и так все отойдет, кто сейчас на каморку без окна позарится. Нет, отвечают, это наше право, а кому позариться, всегда найдется.
Так Надиной семье стал принадлежать целый этаж в особняке, признанном даже памятником архитектуры.
Исторические пласты
Полгода Надя не заходила в принадлежащие ей теперь комнатушки. Не сразу открыли и заколоченную дверь, ведущую из кухни в таинственный коридорчик с вожделенным некогда черным ходом в конце.
Наконец дед решил делать ремонт на новой территории. Сам. Хотели пригласить профессиональных ремонтников, но он любил сам.
– Я ж не схалтурю, как эти. У меня-то и будет вам настоящий евроремонт.
Стал трудиться потихоньку. Начал с обоев в комнатушке с окном. Оказалось, что соседки были очень аккуратны, обои переклеивали регулярно. Вернее, даже не переклеивали, а наклеивали на старые, как это принято было раньше, когда сначала стены обклеивались газетами, потом на них лепились обои.
Теперь, отдирая обойные слои, можно было обнаружить в открывающихся газетных столбцах всю новейшую историю страны. Своеобразный такой архив, случайное послание потомкам.
Возникало вдруг бровастое лицо Брежнева с безликой сворой на заднем плане и монументально-трогательной подписью: «Генеральный секретарь». Или обнаруживался портрет человека в скафандре. Неужели Гагарин?
– Надя, иди! – постоянно отрывал ее от женских писем дед. Значит, опять дорвался до чего-то исторически значимого.
Правнуки тоже мчались со всех ног – изучать открывшийся культурный слой и слушать дедовы комментарии.
Дед завел специальную папку для хранения фрагментов газет.