– Какое право вы имеете делать мне замечание, вы, нищая!
Как и невозможно себе представить, что родители эту реплику будут повторять с гордостью:
– Вот он у нас какой! Смышленый!
При этом представления о богатстве индивидуума складывались зачастую совершенно ошибочно. В стране, где долгие годы дефицита приучили людей считать самым ценным капиталом заграничные тряпки, привыкли наивно ориентироваться на внешний вид, на наличие или отсутствие дурацких предметов: сумок определенной марки, мобильных телефонов…
Саша, хорошо усвоившая уроки 90-х, принципиально не покупала себе дорогих вещей. Она помнила, как они питались одной картошкой и были вполне счастливы. Дело было не в количестве денег. Точно не в них! Однако на родине ее почему-то принимали за богатую: ее мобильник, почти ничего не стоящий, так как ее оператор сотовой связи раз в полтора года выдавал клиентам новый аппарат за символическую плату – от 1 до 20 евро, однако, привлекал всеобщее внимание и уважение: в Москве эти аппаратики стоили от 500 евро и выше.
У Лени с Сашей не было накоплений в банке, но на жизнь, с путешествиями, гостями, полетами домой, хватало вполне. Они не считали себя ни бедными, ни богатыми, жили своим трудом и были вполне довольны. Мишка закончил школу, поступил в университет, рвался в Москву со страшной силой. Он с детства знал, чего хочет. Сочинял песни, пел, собрал свою группу в Берлине, репетировал ночами в гараже и ныл непрестанно, что настоящая жизнь проходит не здесь, а дома, что он имеет право решать, где жить. В конце концов договорились с ним так: закончишь универ, езжай куда хочешь. Экстерном закончишь – раньше уедешь. Человек принял к сведению, осуществил задуманное, уехал домой, уверяя, что добьется своего, будет петь на своем родном языке в своей родной стране.
И добился! Вписался в расцветающий отечественный шоу-бизнес, стал известным, востребованным.
Ребята жили собственным трудом, помогали друг другу, заботились. У них были свои убеждения, принципы, которые не очень гармонировали с картиной окружающей действительности.
Эльку однажды пригласили в какой-то музей на поэтический вечер. Она с удовольствием согласилась, но за день до события узнала, что вечер этот – сборище фашистов, вполне раздольно чувствующих себя в центре Москвы. Элька думала, идти ли ей туда или проигнорировать. Читать свои стихи перед ними? Есть ли в этом смысл? Наконец решила вот что.
Когда-то в детстве услышала она от мамы рассказ-легенду о датском короле во время оккупации Дании немецкими фашистами. Заняв страну, захватчики первым делом издали указ о том, что всем евреям отныне полагается носить на одежде желтую шестиконечную звезду. На следующее утро датский король вышел на улицу с шестиконечной звездой на лацкане. Было ли так на самом деле или это добрая сказка? Никто точно не знает. Однако Элька отважилась сделать сказку былью.
Зал был полон. На сцену выходили один за одним некрасивые люди и читали бездарные злобные речевки. Настала Элькина очередь. Она вышла в длинном черном платье и черном пиджаке. Ее поприветствовали. Красивая, стройная, светлая.
Элька сняла пиджак. На платье желтела шестиконечная звезда. Она читала стихи о любви, а из зала доносились проклятья. Дочитала. Ушла.
Так она понимала свой долг.
Осознавала ли она, что рискует собой?
Безусловно. Но бывают моменты, когда иначе нельзя.
В конце концов, она – внучка войны. Ее деды защищали Москву от таких, как эти. И неужели никто не будет против? Просто отойдет в сторону из страха?
Получалось, она была одна, кто не отошел, а встал лицом к лицу – против всех.
Жизнь проступала страшноватая. Но она шла, и все равно радовала, и постоянно дарила надежду.
Элька родила второго ребенка, дочку.
У недавно женившегося Ромки ожидалось прибавление.
Ленечкин сын тоже собирался жениться.
Его мать в связи с этим трубила во все концы света о предстоящей апокалиптической трагедии: красавец-парень, успешный выпускник Оксфорда, собирается связать свою молодую драгоценную жизнь с чернокожей слонихой! Конечно, поначалу у ничего подобного не ожидающих слушателей возникал шок: неужели – зоофилия? Вот даже так?! И это теперь можно на гнилом Западе! Но парень-то каков!..
Реальность, естественно, была не столь экзотически ужасающей. Сергей встретил девушку, дочь человеческую, и полюбил. Джоан, правда, не соответствовала жестким стандартам, установленным ревнивой и требовательной будущей свекровью. Да, предки Джоан происходили из Африки. Кроме того, она не была стройной. Это – мягко говоря. А глядя правде в глаза, можно было бы навскидку определить, что весит она примерно 120 кг. Как минимум, чтоб не обидеть. Джоан была операционной медсестрой, ее чрезвычайно ценили в клинике, где она работала. Экономически независимая, удивительно добрая и заботливая, она привлекала к себе многих. А полюбила Сережу. И он – ее, просто привязался – не оторвать.
Его мать, так много лет подряд сеявшая в юные студенческие головы светлые коммунистические идеалы, неуклонно проповедовавшая пролетарский интернационализм и проклинавшая великодержавный шовинизм, совершенно оскотинилась от жгучей ненависти к будущей невестке. Она ночами звонила из своей далекой свободной, давно избавившейся от пережитков расизма Америки в не менее свободный и космополитичный Лондон и проклинала возлюбленную своего сына самыми грязными словами, которые она только знала в чужом ей английском языке.
Почему ночами? Нет-нет, Сталин и пытки НКВД тут все-таки ни при чем. Из-за разницы часовых поясов, очевидно. Не утруждала себя подсчитать, который час в Лондоне.
Произносила она свои ругательства с чудовищным, анекдотичным русским акцентом, благодаря чему они не обижали, а жутко веселили смешливую Джоан. Дело дошло до того, что при первых звуках до боли знакомого уже голоса мамули своего дорогого жениха добрая девушка начинала хохотать со всей силой горячего темперамента ее предков. Но однажды Сергей выхватил у нее трубку и сам услышал весь гнусный тарабарский словарный набор, которым одаривала приличную и прекрасно воспитанную Джоан его заокеанская мать. Сережа не удержался и сплеча красиво ответил по-русски. Потом сменил все номера телефонов и стал недоступен для собственной матери, которая стольким для него пожертвовала, что оставшейся жизни не хватит перечислять!
Отцу все свои новые номера сын, конечно, сообщил, взяв с того твердое обещание не сдавать их матери. Леня свое обещание держал. Возмущенный разум бывшей его жены периодически вскипал, и тогда она звонила в Берлин, естественно, тоже не считаясь со временем суток. В принципе ей даже удобнее было выпускать свои дурно пахнущие пары, ибо делала она это на родном, великом и могучем и даже, кажется, правдивом и свободном (так вроде определил когда-то классик) русском языке. Слова цвели и переливались всеми гнойными оттенками.
Саше несколько раз довелось прослушать заокеанское сольное выступление. Ей поначалу казалось, что она должна каким-то образом откликаться на вопли одинокой страдалицы из вежливости, из сочувствия. Но каждый раз после очередного перформанса бешеной матери она чувствовала себя абсолютно обесточенной и, кроме того, вымазанной в чем-то дурнопахнущем. Теперь она просто не брала трубку, видя знакомый номер.