Она писала, как заклинание, деревьям и самой себе:
Деревья!
Рычите, кусайтесь, царапайтесь —
Не давайте себя срубить!
Не уступайте прихотям человека:
Вы имеете право жить.
Люди представить себе не умеют,
В ствол теплый вонзаясь пилой,
Как больно живому дереву
Становиться бездушной золой.
Вы не можете убежать,
Ваш трепет предсмертный
Для них ничего не значит,
Только птицы, гнезда лишенные,
Вашу кончину оплачут.
Спросите у птиц совета:
Как вам вырастить крылья,
Чтоб улететь с холодами
В страну, где не существует
Отточенного всесилья
Лязгающего железа.
Где только ветер бушует
В ветвях векового леса.
Улететь не получится. Ни у деревьев, ни у них. Это давно всем ясно. Девять месяцев кошмара – за это время мог бы родиться ребенок. Саша сейчас радовалась, что у них с Леней нет детей. Думали об этом. И побоялись нового страдальца отдавать этому миру. Сейчас выходит, правы были.
Сашин школьный друг-начальник предупредил: не надейся на оправдательный приговор. В суде так не принято. Раз дело до суда дошло, лучшее, на что можно рассчитывать, – условный срок.
И даже когда все всё понимали, и даже когда адвокат потребовал результаты медицинской экспертизы о сломанной челюсти «жертвы грабежа», а следователь заявил, что результаты утеряны вот таким-то майором в метро, за что он получил выговор по службе, приговор все равно состоялся. Условный. Но – приговор по уголовному делу.
Еще одно оскорбление Саше за усилия и претерпевание.
Потом окажется, что условный срок – это не что-то исключительное, не особая трагическая печать избранных. Многие представители поколения от двадцати до тридцати получали условный срок. Зачем это надо? Ну, это-то вполне понятно: чтоб боялись. Ведь получивший условный срок в следующий раз получит реальный. Так что будет сидеть себе тихо-тихо и не высовываться. Стало быть, не опасен. Вне игры. Наверное, по этому поводу существует какое-то указание: не щадить. Подружка ее детей, добропорядочная студентка МГУ, получила полгода условно за оскорбление представителя власти. Что же она такое сотворила, негодница? Да просто забыла дома ключи, вернулась, стала звонить в домофон. Подошел блюститель правопорядка, потребовал пройти с ним для выяснения личности: почему, мол, у двери подъезда околачиваешься.
– Да ты что? Я домой к себе иду! – возмутилась девчонка.
К этому времени бабушка ее уже нажала на кнопочку, ждала внучку дома с обедом.
А брыкающуюся студентку тащил к машине мент.
– Думаешь, ты элита, а я быдло, – приговаривал хранитель покоя мирных граждан. – Вот сейчас узнаешь, кто тут быдло.
В милиции обезьянник, протокол, потом суд, приговор.
За то, что стояла у двери своего подъезда.
Шла как-то Саша по родному Арбату и услышала случайно обрывок разговора нескольких молодых ребят, двух парней и двух девушек.
– «Был к Иисусу приведен родными отрок бесноватый» – это Волошин, точно тебе говорю. Тебе надо с Каринкой поговорить, она Волошиным занимается, – говорила милая девчонка с такими чистыми интонациями и выговором, что Саша заслушалась.
– А у тебя ее координаты есть? – заинтересовался парень.
– Еще бы, – отвечала ему девушка, доставая из кармана пальто мобильник. – Как не быть. Мы с ней несколько месяцев в одной камере сидели.
Ребята прошли мимо, продолжая свою неспешную беседу о поэзии.
Что ж – отсидки сделали реалиями их жизни? Это нынче норма, нечто обыденное, бытовое.
Чтоб знали, кто в доме хозяин.
Ну, как не вспомнить:
«…и суд творят они, милая девушка, надо всеми людьми, и, что ни судят они, все неправильно, и не могут они, милая, ни одного дела рассудить праведно, такой уж им предел положен. У нас закон праведный, а у них, милая, неправедный: что по нашему закону так выходит, а по ихнему все напротив. И все судьи у них, в ихних странах, тоже всегда неправедные: так им, милая девушка, и в просьбах пишут: «Суди меня, судья неправедный!» А то есть еще земля, где все люди с песьими головами…» [13]
Что ж, раз так, ничего не поделаешь.
Ничего, утремся. Вопрос не в этом.
Вопрос: как жить дальше?
Ужасные мысли одолевали ее.
Надо молиться за своих врагов. «…Благословляйте гонителей ваших, благословляйте, а не проклинайте…» (Рим. 12.14).
Она это знала и даже понимала, что гонителям ее воздастся без нее. Ведь много раз уже было. И будет. А проклятья разъедают ее собственную душу.
Хорошие слова: «Я не настолько слаб, чтобы мстить, и не настолько силен, чтобы прощать».
Да, сил на прощение не осталось.
И прощать ли, если тебя не просят о прощении?
И, если больно, можно стонать?
И – как избавиться от воспоминаний?
Не было ни одной ее бессонной ночи, чтоб перед глазами у нее не вставало лицо дочери с запекшимися от жара губами, ее худенькие сухие руки, цеплявшиеся в больнице за сумку с документами (ей в ее горячечном бреду было страшно потерять документы, о них она теперь больше всего волновалась в тумане своей тяжкой болезни). И как она молилась и просила у всех прощения в день Преображения Господня, бедная!
И слова следовательши: «Не спрячете! Я и с проломленными черепами на допрос вызываю!»
Сын с отекшей шеей (если человека избивают двухлитровой бутылкой с водой, следов не остается, только на шею сползает постепенно отек), кровоподтеки на его теле в области сердца: били ногами в своих кокетливых итальянских остроносых ботинках, в область сердца и почек били, чтоб всю жизнь помнил, чтоб здоровым от них не вышел.
Их – прощать?
Но не прощать – значит уподобиться им. А они к этому и стремятся.
Их – жалеть?
Но если в сердце не останется сочувствия, человеческим ли будет это сердце?
Они готовы пожрать любого ради денег или просто ради упоения властью над чужой жизнью. Это уже не люди. Это бесы.
И что? Бесов тоже нужно прощать? За бесов молиться?
На каком-то форуме в сети прочла она комментарии на ситуацию, подобную ее собственной:
«…Начну с того, что хорошую религию придумали индусы. И есть там такое понятие, как тапас – мистическая сила, с помощью которой можно как созидать новую реальность, так и проклинать. У много переживших этого самого тапаса могло накопиться немало… И если они проклинают, прикрыться от этого бесполезно… От этих проклятий еще никто не уходил…»