— Куда ты, малыш?
Карл замер под строгим взором Деламарша, а Брунельда притянула его к себе.
— Тебе не хочется посмотреть на процессию внизу? — спросила она, придвигая его к перилам. — Ты знаешь, что это такое? — услышал Карл за спиной ее голос и непроизвольно шевельнулся, стараясь вывернуться из ее рук, но безуспешно. С грустью смотрел он вниз на улицу, словно там была причина его тоски.
Деламарш сначала стоял позади Брунельды, скрестив руки на груди, потом сбегал в комнату и принес ей театральный бинокль. Внизу следом за музыкантами показалась основная часть процессии. На плечах огромного роста мужчины восседал некий господин, сверху была видна только его матово поблескивающая плешь, над которой он в знак приветствия высоко поднимал свой цилиндр. Вокруг него несли фанерные щиты, которые с балкона казались совершенно белыми; создавалось впечатление, что эти щиты как бы подпирают плешивого со всех сторон, поддерживая его над толпою. Поскольку процессия была в движении, стена из щитов то распадалась, то выстраивалась снова. Вокруг плешивого господина улица во всю ширину, хотя, насколько можно было разглядеть в темноте, на небольшом пространстве, была заполнена его приверженцами, все они рукоплескали и, судя по всему, выкрикивали его имя, коротенькое, но непонятное из-за общего шума и пения. Несколько человек, ловко расставленные в толпе, несли мощные и яркие автомобильные прожекторы и медленно обводили световыми лучами дома по обе стороны улицы. Карлу на его верхотуре свет не мешал, но на нижних балконах ослепленные зеваки поспешно закрывали лицо руками.
Деламарш, по просьбе Брунельды, осведомился у людей на соседнем балконе, что означает сия манифестация, Карлу было довольно любопытно узнать, ответят ли ему, и если ответят, то как. В самом деле — Деламаршу пришлось спросить трижды, а ответа он так и не получил. Он уже рискованно перегнулся через перила, Брунельда от злости на соседей легонько топнула ногой, Карл почувствовал ее колени. Наконец какой-то ответ все же последовал, но одновременно с этого заполненного людьми балкона донесся громкий взрыв смеха. Деламарш выкрикнул что-то в их сторону так громко, что, не будь сейчас на улице такого шума, все вокруг поневоле с удивлением прислушались бы. Во всяком случае, реплика Деламарша действие возымела — смех резко оборвался.
— Завтра в нашем округе состоятся выборы судьи, и внизу как раз несут одного из кандидатов, — сказал Деламарш, совершенно спокойно вернувшись к Брунельде. — Да! — воскликнул он затем, ласково похлопав Брунельду по спине. — Мы уж вовсе знать не знаем, что творится в мире.
— Деламарш, — сказала Брунельда, возвращаясь опять к поведению соседей, — я бы с радостью переехала отсюда, не будь это столь утомительно! К сожалению, я на такое не способна. — И, часто и громко вздыхая, она рассеянно и беспокойно потеребила рубашку Карла, который старался как можно незаметнее избежать прикосновения ее маленьких жирных ручек, что с легкостью ему удалось, так как Брунельда не обращала на него внимания, занятая совсем другими мыслями.
Но вскоре и Карл забыл о Брунельде и уже словно бы не чувствовал тяжести ее рук на своих плечах, потому что его увлекли события на улице. По команде группки жестикулирующих мужчин, маршировавших впереди кандидата, — их указания, должно быть, имели особую важность, ибо со всех сторон к ним тянулись сосредоточенные лица, — все неожиданно остановились перед ресторанчиком. Один из этих важных субъектов, вскинув руку, подал знак — и толпе, и кандидату. Толпа смолкла, а кандидат после нескольких неудачных попыток встать на плечах своего носильщика произнес небольшую речь, время от времени резко взмахивая цилиндром. Это было видно совершенно отчетливо, ведь, пока он говорил, прожекторы были направлены на него, так что он находился в перекрестье световых конусов.
Вот теперь стало ясно, с каким интересом вся улица воспринимает это событие. На балконах, занятых сторонниками кандидата, начали нараспев скандировать его имя и, высунув далеко сквозь решетку руки, дружно рукоплескать. На остальных же балконах — их было, пожалуй, большинство — раздалось еще более громкое пение, впрочем не единодушное, поскольку это были приверженцы разных кандидатов. Затем все противники присутствующего кандидата объединились в общем свисте, а кое-где, причем во многих местах, снова запустили граммофоны. Между отдельными балконами вспыхивали политические споры, особенно возбужденные ввиду позднего времени. Большинство уже были в ночной одежде и только накинули пальто, женщины кутались в большие темные шали; безнадзорные дети — страшно смотреть! — карабкались по балконным перелетам и во все возрастающем количестве выбегали из темных комнат, где совсем было заснули. То тут, то там горячие головы швыряли в своих противников какие-то предметы, иногда они попадали в цель, но по большей части падали вниз, на улицу, зачастую вызывая яростные вопли. Когда руководителям манифестации шум надоедал, они тотчас отдавали приказ трубачам и барабанщикам, и оглушительный, мощный, бесконечный сигнал перекрывал все человеческие голоса, поднимаясь до самых крыш. Затем совершенно внезапно — трудно даже поверить — они смолкали, после чего явно натренированная толпа оглашала притихшую на мгновение улицу своим партийным гимном — в свете прожекторов видны были широко открытые рты, пока опомнившиеся противники не принимались с удесятеренною силой вопить с балконов и из окон и нижняя партия после кратковременной победы над верхней не умолкала совершенно.
— Как тебе это нравится, малыш? — спросила Брунельда, которая так и этак вертелась за спиной у Карла, чтобы разглядеть все в бинокль. Карл в ответ лишь кивнул головой. Он заметил, как Робинсон что-то с жаром рассказывал Деламаршу — очевидно, о поведении Карла, — но Деламарш, похоже, не придавал этому значения, потому что, правой рукой обнимая Брунельду, левой старался отодвинуть ирландца в сторону. — Не хочешь ли посмотреть в бинокль? — спросила Брунельда и хлопнула Карла по груди, показывая, что имеет в виду именно его.
— Я и так вижу, — ответил он.
— Все-таки попробуй, с биноклем гораздо лучше.
— У меня хорошее зрение, — ответил Карл, — я все вижу.
Когда она приблизила бинокль к его глазам, он воспринял это не как любезность, а как помеху, хотя она ведь только и сказала «Вот как!», мелодично, но угрожающе. А бинокль был уже перед глазами Карла, и теперь он действительно ничего не видел.
— Я ничего не вижу, — сказал он и хотел оттолкнуть бинокль, но бинокль Брунельда держала крепко, а сам он отодвинуться не мог, потому что был прижат головой к ее груди.
— Сейчас увидишь, — сказала она, покрутив винт.
— Нет, я по-прежнему ничего не вижу, — ответил Карл и подумал, что, сам того не желая, пришел на помощь Робинсону, так как свои несносные капризы Брунельда вымещает теперь на нем.
— Когда ж ты наконец увидишь? — воскликнула она, пыхтя ему в лицо и все накручивая винт бинокля. — Ну а теперь?
— Нет, нет, нет! — крикнул Карл, хотя на сей раз, пусть и не очень ясно, мог все различить. Как раз в это время Брунельда, переключив внимание на Деламарша, перестала прижимать бинокль к глазам Карла, и он мог незаметно для нее смотреть на улицу поверх бинокля. А потом она и вовсе оставила его в покое и принялась смотреть в бинокль сама.