От Канкана до Сикасо путешествие прошло монотонно, неинтересно. Помимо нескольких шуток насчет рассеянности Сен-Берена и подробного описания незначительных случаев, о которых читатель уже имеет достаточное понятие, Амедей Флоранс ограничивался описанием пути. До Тиолы местность была ровная а начиная с этого городка сделалась гористой. Репортер коротко отметил, что Чумуки, избегая компании своего товарища Тонгане, по-видимому, заключил союз с главным проводником Морилире. Он, впрочем, не рассуждал по этому поводу, да и, в самом деле, вопрос о взаимоотношениях между этими тремя неграми не был настолько важным, чтобы занимать его внимание.
По молчанию Амедея Флоранса следовало заключить, что ничего существенного не случилось. Это означало, что ни одно из предсказаний Кеньелалы не начало исполняться ни в малейшей мере, как и следовало ожидать. Амедей Флоранс продолжал составлять свои письма и вручать Чумуки, который гарантировал их аккуратную доставку в Европу; и если, по той или иной причине, это обещание не выполнялось, репортер об этом не знал. Сен-Берен продолжал гарцевать на лошади. Жанна Морна, — мы оставляем ей псевдоним, который, она выбрала, — не получила еще никакой раны в сердце, по крайней мере никакой физической раны. А насчет моральной раны, напротив, выходило, что третье предсказание было ближе всех к выполнению, если принимать его в переносном смысле, как думал Амедей Флоранс. В самом деле, он посвятил две одобрительных строчки все более интимной дружбе между Жанной Морна и капитаном Марсенеем и о растущем удовлетворении, которое молодые люди в ней находили.
Что же касается четвертого предсказания, самого серьезного и самого мрачного, ничто, абсолютно ничто не указывало, что какой-нибудь факт может его подтвердить. Экспедиция не была ни уничтожена, ни захвачена в рабство и спокойно продвигалась под охраной двухсот сабель капитана Марсенея. Бе верховые и вьючные животные были в добром здоровье, багаж в хорошем состоянии и при переправах через реки подмокал лишь в малой степени, неизбежной при услугах негров.
И в самом деле, рассуждения Амедея Флоранса в конце статьи, отправленной из Канкана, выражавшие его мысли в то время, когда он писал, не оправдались последующими событиями. Никто не устраивал действительных или мнимых покушений на колонну, и никакой другой Кеньелала не встретился на пути, чтобы изрекать угрожающие пророчества. Если даже Амедей Флоранс открыл истину и где-то существовал кто-то, строивший абсурдные планы запугать экспедицию и заставить ее вернуться, то, вероятно, он от них отказался.
Вдобавок, сам Амедей Флоранс не имел ясного мнения по этому вопросу на пути в Сикасо. Факты, на которых основывались его рассуждения: более или менее правдоподобная попытка отравить экспедицию ядом «дунг-коно» и зловещие предсказания колдуна-негра, устарели.
Хотя еще не прибыли в Сикасо, а предсказанная опасность начиналась только после этой древней столицы, репортер успокаивался со дня на день: настолько ему казалось абсурдным утверждение, что эти безобидные негры, которые время от времени попадались на дороге, рискнут напасть на такой крупный отряд регулярных солдат. Подобным происшествиям не было примера, и только такой тиран, как Самори, силой принуждал эти несозревшие племена воевать.
И все-таки Амедей Флоранс, быть может, чересчур успокоился, полагаясь только на солдат капитана Марсенея, так как в Сикасо воинская сила должна была уменьшиться наполовину.
В Сикасо, если не забыл читатель, экспедиция Барсака должна была разделиться. Одна часть, под начальством самого Барсака, достигнув Нигера, через Уагадугу, столицу Мосси, возьмет путь к югу и вернется к океану через Бургу и Дагомею. Вторая, под управлением Бодрьера, сразу спустится на юг и направится почти по прямой линии на Гран-Бассам. Разумеется, каждая из частей экспедиции имела право на одинаковую защиту, одинаковый эскорт, сведенный, таким образом, до сотни людей в том и другом отряде.
В тот момент, как экспедиция в полном своем составе прибыла в Сикасо, прошло не очень много времени с тех пор, когда эта крепость Самори, взятая штурмом в начале 1898 года войсками полковника Одеу, стала принадлежать Франции. В окрестностях Сикасо страна еще чувствовала следы беспрестанных грабежей, которым подвергал ее тот пагубный торговец невольниками, которого мы украсили, неизвестно почему, пышным именем д'Альмани. Повсюду встречались только сожженные или опустошенные деревни — доказательства перенесенных несчастий.
Город Сикасо, — если только позволительно применить это выражение к черному поселению, — находится почти в таком же состоянии, как застал его полковник Одеу. Это — скопление нескольких деревушек, разделяемых возделанными полями; их объединяет ограда, как принято в этих краях, «тата», которая в Сикасо достигает не менее шести метров высоты и восьми метров толщины у основания.
Внутри «тата» французская администрация занималась только самыми неотложными делами и, не считая работ по очистке, воздвигла лишь необходимые сооружения, где помещался гарнизон.
Этот гарнизон составляли в то время три роты: одна колониальной пехоты и две — сенегальских стрелков под начальством французских офицеров и сержантов. Можно себе представить, с какой радостью встретили экспедицию Барсака молодые офицеры, так давно оторванные от себе подобных! Особенно велика была радость, когда во главе колонны увидели капитана Марсенея, который нашел на этом отдаленном посту несколько лучших своих друзей; эта радость дошла до предела, когда в составе экспедиции обнаружили белую женщину.
Знатным посетителям оказали торжественный прием. Развевающиеся по ветру знамена, звуки труб, бой барабанов, триумфальные арки из листвы, восклицания негров, искусно сведенных в толпы, — все было, и даже речь Барсака!
Вечером офицеры устроили торжественный пунш, где царило самое непринужденное веселье. На празднике председательствовала Жанна Морна. Можно себе представить, какой успех она имела! Ее окружили, вокруг нее теснились. Вся эта горячая молодежь радостно соревновалась из-за прекрасных глаз соотечественницы, которая принесла в их изгнание луч солнца.
Но Жанну Морна не опьянил успех. Среди всех почестей легче всего находили дорогу к ее сердцу те, которые оказывал ей капитан Марсеней, а он на них не скупился.
Это предпочтение, которое она проявляла, даже не замечая, было таким невинным, и о нем знали все. Товарищи капитана Марсенея, как истые французы, деликатно и постепенно потушили свой пыл, и один за другим обращались к счастливому капитану со скромными поздравлениями, от которых тот напрасно пытался уклониться.
Марсеней опускал глаза, отнекивался, уверял, что он не понимает их речей. Напротив, он-то их хорошо понимал и утопал в блаженстве.
Так любовь, которую питали друг к другу Жанна Морна и Марсеней, явилась откровением для них самих.
На следующий день начали заниматься вопросом о том, как разделить экспедицию, и внезапно столкнулись с непредвиденными трудностями.
Относительно европейцев дело было просто. С Бодрьером отправлялись Эйрье и Кирье — согласно полученным ими инструкциям — и Тассен — по своему личному вкусу. К Барсаку присоединились Понсен и доктор Шатонней. К ним же примкнул и Амедей Флоранс, так как более длинный путь этой части экспедиции обещал дать обширный репортерский материал.