Разве могла Мария, уже давно стремившаяся на родину, отказаться от такой перспективы! К тому же Свен-младший все это время помнил обещание, данное ему когда-то родителями. Он мечтал поехать учиться в Москву и от своих намерений отказываться не собирался. Дед, очевидно, всерьез принял планы внука, вот и поспособствовал при случае тому, чтобы мечта ребенка сбылась.
– Похоже, я скоро поеду работать в Москву, – сообщила Маша мужу, вернувшись с переговоров. – Ты не возражаешь?
Последнее было произнесено достаточно иронично.
– Все вместе поедем. Всей семьей. Ты не возражаешь? – просто и родственно улыбнулся ей муж.
Так все у них и решилось.
В те времена бездумно и легко – от безнадежности и неверия в будущее родной страны – продавались в Москве за сущий бесценок уезжающими навеки в райские края прекрасные, хоть и требовавшие основательного ремонта квартиры. Мария и Свен купили себе великолепное жилье с видом на Кремль за 20 тысяч долларов. Сыну приобрели неподалеку двухкомнатную квартирку, к которой потом присоединили и чердак – получилось стараниями отца нечто уникальное и бесценное.
Около года ушло на проекты, ремонты, благоустройство – всем кропотливо и увлеченно занимался Свен. А Мария, избавившаяся от ностальгии, вновь превратилась в прежнюю себя, хоть и повзрослевшую – дерзкую, веселую, активную и изобретательную.
Как потом осознала Мария, именно к этой работе она и готовилась всю предыдущую жизнь. И занялась она ею вовремя: раньше взгляд ее был слишком поверхностен, а зачастую и просто обращен внутрь себя, в собственные новые ощущения и острые переживания. Пришел возраст обобщений всего, что увидела и чему научилась она прежде. Маня открылась для мира. Она много ездила, летала, бывала «в лучших дома», среди самых сильных мира сего и в таких нищих и забытых уголках, куда мало кто рискнул бы сунуться.
Она поняла: мир не хочет правды. Каждый народ живет сказками, которые умело, а иногда и совсем бездарно преподносят ему правители.
Хочешь – верь.
Хочешь – бейся головой об стену.
Хочешь – беги, как когда-то убежала она, мечтая обрести свободу.
Но может ли человек в своем столь уязвимом физическом теле, постоянно нуждающемся в пище, воде, тепле, быть по-настоящему свободным в своем выборе?
И – кто свободен в пространстве земного существования?
Птицы? Ха! Живут стаями с такими жесткими законами, что попробуй нарушить – заклюют!
Насекомые? Смешно даже говорить, достаточно вспомнить про муравьев и пчел.
Деревья? Им даже бежать некуда, когда приближаются к ним их убийцы-люди.
Может быть, облака? Но и у них свои законы, и они движутся по небу, подчиняясь ветрам.
А ветры… И у них нет воли.
И по всем рассуждениям получалось, что свобода, если она и существовала, была абсолютом, идеалом, несбыточной мечтой. Тем, к чему как человек ни стремится, ему не добраться никогда. Обладать подлинной свободой мог только Абсолют.
Так Маша – разумом, а не чувством – пришла к убеждению, что Бог есть. Мысль эта, прочно угнездившаяся в ее сознании, и радовала, и пугала. Как-то она поделилась своими рассуждениями с мужем и сыном. Сидели они у себя дома, в весеннем городе Москве, смотрели на Кремль, на течение реки… И Маня заговорила о свободе, о ее невозможности, о Боге, с которым рано или поздно всем предстоит соединиться.
Или не всем?
И что такое Божий промысел?
И как жить, чтобы потом… потом… быть с Богом?
Тогда сын признался, что тоже много думал о том же и мечтает о православии. Они стали бывать на литургиях, радуясь этому и открывая для себя настоящую высоту.
В человеческом вещном мире выгодно кормить народы надежно усыпляющими проверенными словами: демократия, свобода, права человека.
Марии, когда-то наивному стороннему наблюдателю, казалось, что западная пресса свободна и независима в своих суждениях. Оказавшись «в теме», она поняла, что ни один источник информации не чист. Ни из одного не зачерпнешь полной и чистой правды. В лучшем случае будет нечто дистиллированное, очищенное до полной бесполезности. Обычно же вместо воды преподносились такие ядовитые или усыпляющие публику напитки, что делалось порой страшно от собственного бессилия кому-то что-то объяснить, растолковать, открыть глаза.
Демократия… С изумлением пронаблюдала Мария, как менялось, преображалось смысловое наполнение этого абстрактного понятия.
Вот, например, когда после Второй мировой войны возникли на карте Европы страны, принявшие за основу коммунистическую идеологию, они, государства эти, стали называться Странами Народной Демократии. Так, с большой буквы, а то и аббревиатурой СНД, обозначала она для себя в своих заметках эти новообразования середины XX века.
Странное сочетание – народная демократия, если уж совсем докапываться до смысла. Получалось в переводе: народная народная власть. То есть страны власти народа в квадрате. Может, именно поэтому власть народа там была особо усиленной и народ слегка задыхался от нее? А с другой стороны, образование, самое лучшее, – бесплатно, медицина – бесплатно, жилье – по символическим ценам, будущее гарантировано, рабочие места – всем, ориентиры (коммунистический земной рай) определены…
Так существовала она, демократия, в те исчезнувшие навеки времена?
Никто не давал Мане четкого ответа, как она ни старалась выведать у очевидцев в Праге, Варшаве, Берлине.
– Были репрессии, – скучая и тоскуя соглашались старики, – но, понимаете, как бы это сказать… Жить было лучше. Деньгам не так поклонялись, как сейчас. И… думать-то никто не запрещал… Можно было много думать… А сейчас не до мыслей. Мысли одни – деньги.
Ну вот… Такие разговоры…
Стало быть, потом, когда народную демократию победила демократия (главное – не запутаться!), народ опять не рад! И что это она за дама-невидимка такая, демократия эта?
В ее, Манькином, народе слово это становилось между тем все более бранным, пока наконец не переродилось в нечто более меткое и соответствующее текущему моменту: дерьмократия. То есть власть понятно чего. Ну и что теперь делать? Пока что обманутый народ предпочитал возмущаться, плевать и брезгливо отворачиваться от власть имущих. А власть имущие, в свою очередь, демонстративно пренебрегали своим народом, предпочитая даже думать о людях, как о чем-то безлично-невнятном. Электорат – хорошее слово, чтоб народ стал казаться абсолютно безликой, отвлеченной субстанцией.
С другой же стороны, с той самой, западной, что дала ей любимую и интересную работу, шли порой такие жесткие инструкции, что ни одной даже самой завалящей иллюзии не оставалось в смелом, но разумном сердце Марии. Уже с первых шагов на новом поприще она сообразила, что в ее еженедельнике не разрешат публиковать материалы и давать оценки, выходящие за рамки определенной тенденции. С этим пришлось смириться. Материалов и так получалось несметное количество.