Она перевела дыхание и собиралась спокойно и размеренно шагать до станции. Внезапно в естественные ночные звуки вторгся звонок ее мобильника. Лена даже вздрогнула.
– Ты где? – раздался веселый Манькин голос.
– А ты? – ответила Лена, желая сохранить интригу, чтобы потом наповал сразить сестру рассказом о своем одиноком странничестве.
– Я – где положено. Дома. Вернулась только что из Женевы. А вот ты? Что там у тебя шумит? Море?
– Это лес, Мань. Я одна в дремучем лесу, – не удержавшись, похвасталась Лена.
– Чего это ты удумала? Влюбилась? – встревожилась Маня. – В парках ночью одни маньяки водятся теперь. Никого приличного не встретишь.
– Да ну тебя, Маха, вечно ты… Во-первых, не влюбилась. Во-вторых, я не в парке, а в лесу. В-третьих, я даже не в Москве.
– С ума совсем сошла, – тяжело вздохнула почему-то сестра. – Все посходили с ума. Племянник твой на Южный полюс собирается. Ритка к телефону не подходит. Ты по лесам дремучим шастаешь. Что ты там забыла?
– Ритка на съемках. А я была в командировке. Иду на станцию. Через лес.
– У тебя точно все в порядке?
– В общем, да. Поговорить надо. Завтра увидимся. Не телефонный разговор.
– Правильно чует мое сердце, что-то ты там затеваешься, – подтвердила собственные подозрения прозорливая сестра.
– Да не затеваюсь я. Но поговорить есть о чем. Ладно, Мань, пошла я.
Лена вдруг почувствовала усталость. Ей захотелось побыстрее одолеть дорогу, оказаться на станции, купить билет, сесть в поезд.
– У меня для тебя работа, чуть не забыла, – встрепенулась Маня на прощание. – Нужна экспертиза. Наш с тобой коллекционер китча срочно призывает тебя на консультацию.
– Завтра приеду и договоримся.
Сестры попрощались.
Наступила настоящая ночь. В это время суток Лена привыкла крепко спать. Теперь же ей предстояло идти как минимум десять километров. Или сколько там обещал Доменик?
Брезентовый рюкзак показался ей теперь очень тяжелым, сумка, болтавшаяся спереди, стала активно мешать ходьбе. Лена сняла ее с шеи и понесла в руке.
Лишь бы только сил хватило.
Если бы не картины, так бы и упала на травку под деревом. Уснула бы до утра. Крепко-крепко. Ведь целый день отработала! А сейчас еще этот спуск последние силы отнял. Переход Суворова через Альпы!
Однако она заставила себя шагать быстрее. О желании лечь на травку и уснуть думать нельзя было ни в коем случае. Такие мысли – дополнительный груз усталому путнику. Лучше думать про то, что сейчас сказала сестра. Про китч и его коллекционера.
Несколько лет назад сестра попросила Лену проконсультировать одного клиента Свена-старшего. Владимир Александрович, проведший детские годы в коммуналке на двадцать семей, сказочно разбогатев, компенсировал свои детские невзгоды стремлением к красоте во всех ее проявлениях. Он покупал дома в разных частях света, перестраивал и декорировал их, приглашая виднейших специалистов своего дела. Свой подмосковный дворец (назвать это строение иначе язык не поворачивался) он решил превратить в подобие царского Эрмитажа. Размеры вполне позволяли. Главное, чтобы экспонаты картинной галереи могли соперничать с лучшими мировыми коллекциями. Иначе – зачем и начинать? В том, что ему хватит и денег, и – главное – вкуса при покупке картин, Владимир Александрович не сомневался ни минуты. Третьякову хватило? Простому, между прочим, купцу! Сумел коллекцию создать, гордость народную! На весь мир прославился! А ему, нынешнему собирателю прекрасного, тем более художественного чутья не занимать, с его-то двумя высшими!
Не подозревал новоявленный владелец несметных богатств, насколько не новы его устремления.
Полтора столетия назад новоявленные баварские богатеи бросились скупать «красоту» на художественных базарах, чтобы побыстрей сравняться с мюнхенской аристократией и утереть ей, гордой и неприступной, высоко задранные благородные носы. Им, нуворишам, казалось, что пышная и пафосная дешевка ничем не уступает творениям великих мастеров прошлого. И даже не только не уступает, но вполне превосходит – и размерами холстов, и сюжетами, и ясностью-понятностью того, что изображено на полотнах.
Они хорошо умели добывать деньги – и прошлые, и нынешние купчины. А для подобного умения категорически противопоказаны духовные искания, неуверенность, боль, мучительные поиски смысла жизни. И красивое в понимании этих людей заключалось, например, в изображениях большеглазых ангелов, ангелков и ангелиц, летающих над лужайкой с полевыми цветочками, на которой картинно тянутся друг к другу юные прекрасные влюбленные.
Ну, разве не красота? Залюбуешься! Одной масляной краски сколько ушло! А холста? И как все ладно-складно вышло!
Вся подобная «красота», отразившаяся во всех сферах культурной деятельности человека – в живописи, в литературе, в кино, давно уже имела свое четкое обозначение – кич [15] .
Консультация специалиста оплачивалась богатеем весьма щедро. Елена Михайловна отправилась к коллекционеру за город вместе с сестрой. От нее требовалось немногое: определить, действительно ли создатель будущей галереи приобрел подлинное творение немецкого автора конца XIX века или всучили ему новодельную туфту под видом шедевра. Правда, сам покупатель верил своему чутью и сердцу, подсказывавшему, что в его руках оказался подлинник. Экспертиза же нужна была, чтоб комар носу не подточил, для солидности.
Когда перед взорами сестер предстал экспонат, обе не смогли сдержать смех. На полотне красовалось изображение двух длинноволосых дев крупного телосложения, парящих в воздушных потоках над морем и красивым скалистым берегом.
– Ох, ну и кич! – не удержалась Лена.
– Надули меня, да? – огорчился клиент.
– Картина подлинная. Девятнадцатый век. Не беспокойтесь, – утешила его эксперт, – я могу вам подробное заключение написать.
– Да? А что ж вы сказали «кич»? Это что значит?
Пришлось объяснять. Понимание термина никак не давалось пытливому олигарху. Не особо помогло даже знаменитое определение Милана Кундеры, процитированное Манькой для большей доходчивости: «Кич есть абсолютное отрицание говна в прямом и переносном значении слова; кич исключает из своего поля зрения все, что в человеческом существовании по сути своей неприемлемо… Источник кича – категорическое согласие с бытием» [16] .
– А чем плохо, когда без говна? Его и так хватает, куда ни глянь. Искусство, красота – это как раз отдых от говна, – приводил свои доводы будущий Третьяков.
– Искусство – это всегда загадка. Это вопрос. Это поиск. Трудные попытки понять себя, мир.