Он поцеловал мать и тетю, пожал руку Алексею и, не усаживаясь с ними, подошел к компьютеру.
– Я, мам, тут как раз одним переименованием занимаюсь. Отслеживаю изменения. Милиция-полиция. Вот что меня волнует. Про милицию мы все знаем. Даже те, кто ничего знать не хотел, так или иначе столкнулись. И вот предлагается магическое действо. Изменим вывеску. И начнется новая жизнь. Если над вратами ада написать «Рай», суть изменится? Или издать указ к придорожным проституткам обращаться «госпожа девственница», они перестанут собой торговать? Это – манипуляция сознанием общества. Простая и примитивная. Это попытка отвлечь от сути. И я стал просто собирать факты. Смотрю, что поменялось. И – не вижу. Те же пытки. Вон полицейские из мести заперли человека в подсобке и подожгли. Он не смог выбраться – на окнах решетки. Сгорел заживо. А пока еще был жив, по Интернету выходил на связь, с девушкой своей прощался. А полицейские стояли снаружи, следили, чтоб он не выбрался. Это же предел гниения! Полиция! Почему это слово выбрали – вот что еще меня волновало. Допустим, решили вернуться к истокам. Но странное возвращение. Почему-то оставили советский гимн. Это как бы народная память. Хорошо. А то, что в народной памяти полицай – синоним предателя, это уже никого не волнует. Судорожные, непоследовательные решения, рассчитанные на быдло. Так они нас тут называют. И постоянно эти словечки появляются, чтоб народ знал свое место. Я эти словечки тоже коплю.
Смотрите: быдло, планктон, зверьки, хомяки. Еще вот мне прислали: в Норникеле работников называют гномами. А деятель один известный сказал, что народ России – генетический мусор. Этими словами людей ставят на колени, приучают к рабству.
Я тут у Салтыкова-Щедрина прочитал: «Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления». Девятнадцатый век – а как свежо звучит!
А про полицию вот что отыскал. Тоже девятнадцатого века исследование, послушайте: «…Общественное сознание в отношении полиции выражалось двояко: в высших и даже средних общественных слоях на полицию у нас смотрели свысока, с презрением, в низших – со страхом. Высшие слои общества, по своему родовому или имущественному привилегированному положению, вовсе не считали своим долгом исполнять требования полиции, и даже сами еще предъявляли к ней свои притязания для ограждения своих юных птенцов от последствий их собственного бесчинства; военные же и лица, состоящие на службе, даже мелкие чиновники, опираясь на защиту своего начальства, смотрели на полицию еще бесцеремоннее; а средние промышленные и торгующие классы отделывались ото всяких требований полиции или приобретали, где нужно, ее содействие посредством взяток, получивших, например, на фабриках, заводах, в лавках и по питейной части характер постоянного жалованья полицейским чинам. Оставалась затем почти бесправная масса низших городских обитателей, а в уездах – поселяне, но для них полиция была уже не охраной, а самым строгим и придирчивым начальством, от притязаний коего необходимо было откупаться. Само собой разумеется, что такому значению прежней полиции соответствовал и ее состав: в ряды ее вступил всякий, кто, не имея средств, искал в полицейской службе возможности не только кормления, но и наживы. Понятно, что такие агенты полиции, немые перед высшими и притязательные перед низшими, не только не образованные, но и совсем грубые, никому не внушали уважения, и всякое соприкосновение порядочного человека с полицейским чиновником считалось почти осквернением» [24] .
Вот точный портрет и сегодняшней милиции-полиции. Они так устроены. Веками. Кое-что поменялось, конечно. Так пытать, как сейчас пытают, и в голову тем полицейским не приходило. И людей сжигать живьем – тоже. Сейчас уже совсем край. Что-то надо менять, да. Но это получится, если люди по всей стране перестанут бояться, если перестанут лениться… А про лень и страх можно тысячи томов написать…
– Ты еще не знаешь, что с Леной приключилось, подожди, – вздохнула Мария. – Вот ты со своим бесстрашием где понадобишься. Идемте-ка все на кухню. Кормить буду. Я-то знаю, зачем сын мой приходит к старухе-матери. Поесть домашнего.
– Точно! – встрепенулся Леший. – И мы голодные! Мы ж с утра только и перекусили.
Лена отметила это его «мы». Он говорил как о решенном: «мы голодные», «мы с утра».
А за нее решать не надо. И ложных иллюзий ей не надо. Ей сейчас силы нужны для дела. Дал Алексей себе какой-то зарок, встретил ее, и все у него, видите ли, сложилось. Но надо еще ее спросить: у нее-то что-то сложилось или нет.
– Я бы, Мань, тоже что-то перекусила, – независимо проговорила она, явно давая понять, что к этому «мы» Алексея никакого отношения не имеет.
Маня незаметно для других скорчила Лене рожу, словно копируя выражение лица сестры, строгое, неприступное, церемонное.
– Пошли, пошли кормиться, – это было сказано для остальных.
На кухне Маня первым делом включила музыку.
О-о-о! Ну сколько же можно! Сотый раз за сегодня «Случайная любовь»!
– Ма-ня! Хва-тит! – слезно взмолилась Лена.
– Да что с тобой такое? – удивилась сестрица, и не думая даже потише сделать.
– Это я ее замучил. В машине, пока ехали, – деликатно вступился Леший.
– Так бы и сказала, откуда мне знать, – вздохнула Маня, выключив музыку. – Ночь в лесу тебя явно растревожила. Нервная стала. Или голодная?
Голодного человека надо прежде всего накормить. Остальное – потом. Так сестра и поступила.
Теперь на кухне царила тишина. Только экран телевизора светился, кадры мелькали. Такой живой фон. Имитация окна в мир. Вроде где-то жизнь идет, в которой все понарошку, а потому даже самое страшное – не в счет.
За столом, как заведено, о плохом говорить не полагалось. Да и не хотелось ни о чем говорить. Собрались голодные люди, ели и радовались.
– Ммммм! – промычала вдруг Лена с полным ртом, вытаращив глаза.
Она тыкала вилкой в направлении телеэкрана, судорожно глотая.
Маня, хорошо понимавшая сестру без всяких слов, немедленно усилила звук.
– Смотрите! Доменик! – выкрикнула наконец Лена.
Впрочем, кричать «смотрите!» было совсем не обязательно. Все и так вперились в живую картинку.
Да, в новостях одного из центральных каналов показывали хронику происшествий:
– В провинциальном городе по горячим следам раскрыто отвратительное, жестокое преступление. Иностранный подданный, временный сотрудник небольшого местного музея, тихий и неприметный, оказался жестоким насильником. Он напал на юную девушку и изнасиловал ее, уверенный, что несчастная не осмелится обратиться в полицию за помощью. Однако свидетелем преступления стала подруга потерпевшей. Она и убедила жертву подать заявление. Преступник был немедленно задержан, доставлен в отделение, но вины своей не признал, несмотря на неопровержимые доказательства. Уголовное дело возбуждено. Ведется следствие. Не за горами суд. И пусть не думают насильники всякого рода, что иностранное подданство спасет их от сурового, но справедливого наказания.