– Подожди меня минутку, а? Мне нужно срочно позвонить.
Томас вышел в холл отеля, отыскал телефон-автомат, в справочнике нашел телефон компании «Транс Уорлд Эрлайнс»1. Набрав номер, осведомился у девушки в справочной, какие самолеты и каким рейсом отправляются завтра в Париж. Она сообщила, что есть самолет, вылетающий в восемь вечера.
– Не нужно ли зарезервировать для вас билеты? – спросила она.
– Нет, благодарю вас, – ответил Томас. Потом набрал номер общежития Ассоциации молодых христиан. Дуайер долго не брал трубку, и Томас уже со злости хотел было повесить трубку и забыть о Дуайере.
– Хелло! – послышался наконец голос Дуайера. – Кто это?
– Том. Слушай меня внимательно…
– Том! – радостно воскликнул Дуайер. – Неужели это ты? А я здесь так волнуюсь, так переживаю, все жду звонка от тебя. Боже, я уже думал, тебя нет в живых!
– Не заткнешься ли на минутку…– осадил его Том. – Послушай, что скажу. Завтра вечером с аэропорта Айдлуайлд вылетает самолет компании TWA в Париж. Ты должен прибыть туда к кассе предварительной продажи билетов в шесть тридцать. С багажом, как полагается. Понял?
– Ты хочешь сказать, что ты заказал для нас билеты на самолет?
– Нет, пока не заказал. – Томас искренне в душе желал, чтобы Дуайер не очень сильно перевозбуждался. – Мы их купим на месте. Для чего светиться моему имени в списке пассажиров целый день?
– Конечно, конечно, Том, понимаю.
– Будь на том месте, где я сказал. Вовремя.
– Обязательно буду. Не беспокойся.
Томас повесил трубку.
Он вернулся к столику, настоял на том, чтобы заплатить за выпивку их обоих.
На улице, залезая в подъехавшее такси, крепко пожал руку брата.
– Послушай, Том, – сказал Рудольф. – Давай как-нибудь пообедаем на этой неделе. Я хочу тебя познакомить с моей женой.
– Замечательная идея, – откликнулся Томас. – Я позвоню тебе в пятницу.
Сев в машину, он сказал водителю:
– Угол Четвертой авеню и Восемнадцатой улицы.
Он удобно развалился на сиденье в такси, прижимая к груди бумажный пакет с вещами. Надо же, когда у тебя в кармане шестьдесят тысяч долларов, все приглашают тебя на обед. Даже родной братец.
1963 год
Шел дождь, когда Гретхен подъехала к дому, и не просто дождь, а настоящий тропический ливень, калифорнийский ливень. Упругие струи прибивали к земле цветы, словно серебряные пули, отскакивали рикошетом от черепичных крыш, потоки жидкой грязи с отутюженных бульдозерами холмов скатывались на огороды и в бассейны. Колина уже два года нет в живых, но она по-прежнему машинально заглядывает в открытый гараж: нет ли там его машины.
Бросив свои книги в «форде» 1959 года выпуска, она поспешила к входной двери. До нее всего-то несколько ярдов, но ее волосы под дождем тут же промокли насквозь. Забежав в дом, она сняла пальто, стряхнула воду с волос. Сейчас всего четыре тридцать, еще день, но в доме было темно, и она включила свет в прихожей. Билли на уик-энд ушел с друзьями в поход на горную гряду Сьерра, и теперь ей только оставалось надеяться, что погода в горах лучше, чем здесь, на побережье.
Гретхен порылась в почтовом ящике. Счета, рекламные проспекты, письмо из Венеции, почерк – Рудольфа.
Она пошла в гостиную, включая повсюду на ходу свет. Сбросив мокрые туфли, налила себе виски с содовой, уселась на кушетке, поджав под себя ноги, – все же здесь тепло и уютно, в этой ярко освещенной теперь комнате. Ей уже не чудились, как прежде, тревожные шорохи теней из темных углов комнаты. Тяжбу с бывшей женой Колина, это настоящее сражение, она выиграла и теперь из этого дома никуда не уедет.
Суд постановил выплачивать ей временное материальное пособие от штата до окончательного определения размеров состояния Колина, и теперь она уже не зависела в финансовом отношении от Рудольфа.
Она открыла его письмо. Какое длинное! Когда он был в Америке, то предпочитал звонить по телефону, а теперь вот, когда путешествует по Европе, привык к услугам почты. По-видимому, у него сейчас очень много свободного времени, так как он пишет ей довольно часто. Она получала от него письма из Лондона, Дублина, Эдинбурга, Парижа, Сен-Жан-де-Луза, Амстердама, Копенгагена, Женевы, Флоренции, Рима, Искьи, Афин, а также из крошечных гостиниц в городках, о которых никогда и не слышала, где они с Джин останавливались всего на одну ночь.
«Дорогая Гретхен, – читала она. – В Венеции идет дождь, а Джин ушла, чтобы нащелкать снимков. Она утверждает, что такая погода – самая лучшая, чтобы прочувствовать до конца Венецию: кругом одна вода, снизу вода, сверху вода. Я же уютно устроился в отеле и меня не тянет к искусству. Джин одержима идеей сделать серию фотографий о людях, находящихся в тяжелых жизненных обстоятельствах. Старость, жизненные невзгоды, а особенно то и другое вместе, утверждает она, раскрывают характер страны лучше, чем что-либо другое. Я даже не пытаюсь с ней спорить. Лично я предпочитаю видеть красивых молодых людей, сидящих на ярком солнце, но я ведь только ее муж-филистер.
Я до конца наслаждаюсь сладкими плодами ничегонеделания. После стольких лет суеты и тяжкого труда я обнаружил в самом себе счастливого, склонного к лени человека, которому довольно лицезреть и два шедевра в день, а потом приятно затеряться в чужом городе, часами просиживать за столиком в кафе, как какой-нибудь француз или итальянец, притворяться, что я что-то смыслю в искусстве, торговаться с владельцами художественных галерей из-за новых картин современных художников, о которых пока никто никогда и не слышал, чьи картины, вероятно, превратят мою гостиную в Уитби в комнату ужасов, когда я вернусь с этой коллекцией домой.
Как это ни странно, несмотря на страсть к путешествиям, несмотря на то, что папа родом из Германии и, по-видимому, в нем было столько же немецкого в характере, сколько и американского, у меня нет никакого желания посетить Германию. Джин там была, но тоже не сильно рвется снова туда. Она говорит, что Германия слишком похожа на Америку, буквально во всем. Приходится поверить ее мнению по этому поводу.
Она для меня – самая дорогая женщина на свете, и я стал ужасным подкаблучником, ношу ее фотоаппараты, чтобы не лишиться ни одного приятного мгновения в ее компании, когда она рядом. Если, правда, не идет дождь. У нее такой острый глаз, и благодаря ей за эти шесть месяцев я узнал о Европе куда больше, чем смог бы узнать сам лет за шестьдесят, и куда больше понял. Но у нее нет абсолютно никакого литературного вкуса, она даже газет не читает, театр навевает на нее скуку, так что мне приходится заполнять эти пробелы в ее образовании. Она еще отлично водит наш маленький „фольксваген“, так что у меня появляется шанс помечтать в дороге, полюбоваться достопримечательностями Альп или долиной Роны, не беспокоясь о том, что мы свалимся в пропасть. Мы с ней заключили пакт. Она ведет машину утром, а за ланчем выпивает бутылку вина. Я берусь за руль во второй половине дня, трезвый, а пью – вечером.