– Знаю, моя радость. Все обязательно произойдет. Для этого и нужна операция. Тебе поменяют заплату, и ты сможешь наслаждаться всеми радостями мира!

Роуз уныло смотрела в одну точку. Ей хотелось верить в это. За все годы ей столько раз приходилось лежать на больничных койках. Она вспомнила, как ей было пять лет, и ей меняли клапан, и у нее начался эндокардит – заражение, свойственное именно людям с сердечными недугами. Несколько месяцев она пролежала в больнице, и ей вводили антибиотики в вену, и это пагубно сказалось на почках и печени, и волосы у нее совсем высохли и потускнели. И она стала похожа на соломенное чучело.

– Джессика найдет себе новую лучшую подругу, – сказала она.

– Нет, этого не произойдет.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, потому что лучшей подруги, чем ты, ей не найти. Ну разве кто-нибудь может тебя заменить?

– Тот, кто не лежит в больнице.

– Родная моя, почему ты в таком печальном настроении?

Роуз несколько раз вздохнула поглубже, но удерживать улыбку на лице становилось все труднее. Как же ей не грустить? Такой чудесный, прямо волшебный праздник дня рождения – и вдруг отказывает сердце. Конечно, лекарства помогают, но почему-то ей все равно все время плохо. И вместо того, чтобы радоваться лету в Кейп-Хок, ей предстоит из одной больницы перебраться в другую – большую, в Бостоне. Джессика просто позабудет ее.

– Это очень глупый вопрос с твоей стороны, согласна? – сказала мама.

– Не согласна, – ответила Роуз, – вовсе не глупый. К сожалению.

– Роуз, никогда ни о чем не жалей. Ты столько прошла и тебе еще столько предстоит, что неудивительно, если ты….

Голос мамы дрожал и выдавал состояние такого расстройства, что Роуз чуть сама не заплакала. И в этот момент, взглянув через плечо мамы, она увидела в дверном проеме что-то такое, что вызвало на ее губах настоящую улыбку – первую за все время.

На пороге палаты стоял доктор Нил, и в руках у него была огромная связка воздушных шариков. Ярких-ярких, всех цветов радуги.

– Доктор Нил! – воскликнула Роуз.

– Привет, Роуз, – сказал он, направляясь к ней и наклоняясь, чтобы погладить ее по головке. – Как поживает моя девочка?

– Как я рада, что вы пришли!

Она не могла поверить своим глазам. Почему мама ничего не сказала ей?

– Ну конечно, пришел. А ты молодчина, Роуз. Я-то думал, что ты до сих пор в отделении для тяжелобольных, а мне в справочном сказали, что ты уже здесь.

– Вы что, здесь в больнице с того дня, как меня привезли? – спросила Роуз.

Он утвердительно кивнул. Роуз удивленно взглянула на мать, а та изо всех сил старалась казаться невинной.

– А как же Нэнни и всякие акулы? Разве вам не нужно наблюдать за ними?

– Нэнни сказала мне, что это важнее.

– Киты не умеют разговаривать!

– Мы с Нэнни общаемся на особом языке, – сказал Лаэм. – Это трудно объяснить тем, кому этот язык незнаком…

Роуз протянула руку и коснулась его протеза своими бесчувственными пальчиками. В ее душе словно вспыхнула искра.

– Мне кажется, что я тоже знаю этот язык.

– И я так думаю.

– Похоже, я здесь лишняя, – вмешалась мама. – Цапли, киты. Может, кто-нибудь поговорит со мной по-человечески?

Роуз все слышала, но это мгновение принадлежало только ей и доктору Нилу. Она знала, что он понимает, что значит быть в больнице, испытывать страх оттого, что тебе не станет лучше, что ты всегда будешь иная, чем остальные. Она подняла вверх указательный палец. Лаэм посмотрел на него, на его расплющенный кончик. Она видела, как он посмотрел на иглу у нее на тыльной стороне ладони. Она даже заметила, что он видит катетер, спускавшийся из-под одеяла в пакет сбоку кровати, но ничуть не смутилась. Ей хотелось, чтобы он взял ее на руки, как будто он ее папа.

– Я сегодня несчастна, – сообщила она.

– Не может быть, – усомнился он.

– Мне страшно.

Он понимающе кивнул. Потом нагнулся к кровати и заглянул в глаза девочке. Шарики колыхались у него над головой. Он попробовал привязать веревочки к перилам кроватки, но ему никак не удавалось сделать это одной рукой. Роуз помогла ему. Их пальцы соприкоснулись, и девочка улыбнулась. Ей по-прежнему было страшно, но его присутствие невольно вызывало у нее улыбку.

– Вы принесли мне шарики, – сказала она.

– Принес.

– Я думала, что шарики опасны. Потому что, если отпустишь веревочку, они могут полететь над океаном, а потом упасть, а морские черепахи подумают, что это медузы, и проглотят их, и умрут.

– Ты правильно думаешь. Из тебя получится очень хороший океанограф. Вот я и решил, что если принесу шарики тебе, то все будут в безопасности.

– Потому что я беспокоюсь о морских черепахах?

– Да, – он взял ее за руку, – именно поэтому.

Роуз закрыла глаза и почувствовала, как часто и легко бьется пульс. И подумала, что всему требуется защита, только по-разному. Маму нужно защищать от волнений, морских черепах – от воздушных шариков, а ее – Роуз – нужно защищать от всего, что может произойти в следующий момент.

А доктора Нила от чего нужно защищать? Этого она не знала. Знала только, что от чего-нибудь, да нужно, поэтому пожала ему руку, давая понять, что она рядом.

Глава 15

В Кейп-Хок пришло настоящее теплое лето, похожее на те, которые были знакомы Джессике. По утрам над скалами и соснами парила легкая дымка, чтобы вскоре рассеяться. Все было пронизано солнечным светом, с моря уже не дул бриз. Джессика ходила в шортах, надетых поверх купальника, но, вместо того чтобы идти купаться, она усердно трудилась.

В одной руке она держала пеньковую торбу, другой собирала с земли сосновую хвою. Это была утомительная работа: пальцы были исколоты острыми иголками, но она не сдавалась. Согнувшись в три погибели, она ходила позади дома, прочесывая каждый дюйм. На опавшие листья и ветки она не обращала внимания и внимательно подбирала только длинные иглы белых сосен.

Иногда ей попадалась короткая еловая или тсуговая [6] хвоя. Подобно соснам, это тоже были очень красивые деревья. Она находила много сосновых шишек, иногда совсем крошечных, как игрушечные ульевые печи. Шишки тсуги были ровные и аккуратные, и чешуйки прилегали одна к другой, как у плотных розовых бутонов. Найдя такую шишечку, Джессика опускала ее в другую торбу, перекинутую через плечо. Шишки белой сосны были длиннее, и их кончики, словно изморозь, покрывала серебристая смола. но такие шишки Джессика не собирала.

По мере того как девочка прочесывала участок позади дома и низкорослую опушку скалистого леса, она думала о Роуз. Что сейчас делает ее лучшая подруга? Лучше ли ей? Вчера вечером одна из вышивальщиц звонила маме и Джессика слышала их разговор. Смысл его заключался в следующем: Роуз держится молодцом. Это, по-видимому, означало, что ей не хуже, но вместе с тем, однако, и не лучше. А потом Джессика видела, как мама зашла в Интернете на сайт доктора Хопкинса и что-то долго и озабоченно выясняла, о чем свидетельствовала глубокая тревожная морщина у нее на лбу.