Мужу внушает любовь и утехой родителям служит.
О, приходи поскорее, Гимен, приходи, Гименеос!
Затем оба хора соединились и стали повторять припев: «Приди, Гименей, приди» – звуками, в которых слышалось то страстное томление, то ликование. Вдруг пение смолкло, так как в отверстии крыши, под которым Каллиас поставил новобрачных, сверкнула молния, и за нею последовал громовой удар.
– Вот видите! – воскликнул дадух, поднимая руку к небу, – сам Зевс держит ваш свадебный факел и поет песни Гименея для своих избранников!
Едва забрезжило утро следующего дня, Бартия и Сапфо вышли из брачной комнаты в сад, который после грозы, бушевавшей всю ночь с необыкновенной силой, сиял в полной свежести и красе, подобно лицам молодой четы.
Новобрачные поднялись так рано потому, что в душе Бартей снова, с большей против прежнего силой, проснулось беспокойство о друзьях, о которых он почти забыл в упоении нежности и восторга.
Сад был расположен на искусственном холме, возвышавшемся над затопленной равниной, и с него открывался свободный вид во все стороны. На зеркальной поверхности Нила плавали белые и голубые цветы лотоса, а на берегу и под водой виднелись скучившиеся стаи водяных птиц. Одиноко кружились ширококрылые орлы в ясном утреннем воздухе, а на вершинах пальм качались горлицы; пеликаны и утки с криком поднимались над поверхностью воды, лишь только показывался пестрый парус лодки. Свежий северо-восточный ветер веял в воздухе, охлажденном ночной грозой, и несмотря на раннее утро гнал по течению довольно значительное число судов. Пение матросов соединялось с ударами весел и щебетанием птиц, оживляя звуками однообразно пеструю картину залитой водой долины Нила.
Молодые стояли, тесно прижавшись друг к другу, у низкой стены, окружавшей сад Родопис, и, обмениваясь нежными взглядами, смотрели на это зрелище, пока зоркие глаза Бартии не обнаружили судно, которое прямо направлялось к загородному дому Родопис.
Несколько позже к берегу у стены пристала лодка, Зопир и его избавители предстали перед новобрачными.
План Дария удался вполне благодаря грозе, которая, разразившись в неурочное время с такой необычайной силой, страшно напугала египтян; но все-таки не следовало терять времени, так как можно было ожидать, что власти Саиса станут преследовать беглецов.
После торопливого, но тем не менее самого нежного прощания Сапфо рассталась со своей бабкой и, в сопровождении старой Мелиты, следовавшей за ней в Персию, села вместе с Бартией в лодку Силосона и час спустя уже находилась на прекрасно оснащенной «Гигиее» – морском быстроходном судне Каллиаса.
Афинянин ожидал беглецов на своей триере и особенно нежно простился с Сапфо и Бартией. Последний на прощание надел старику на шею драгоценную цепь в знак благодарности, Силосон, в память об опасности, которой они вместе подвергались, набросил на плечи Дария свой пурпурный плащ – неоценимый образец сидонского красильного искусства, возбудивший удивление сына Гистаспа. Дарий с радостью принял подарок и при прощании сказал брату Поликрата:
– Помни всегда, друг-эллин, что я обязан тебе благодарностью, и как можно скорее доставь мне возможность отплатить тебе услугой за услугу.
– Но прежде всех ты должен будешь обратиться ко мне, Зопиру! – воскликнул освобожденный, обнимая своего спасителя. – Я готов разделить с тобой последнюю золотую монету и, что еще важнее – просидел бы в угоду тебе еще целую неделю в проклятой тюрьме, из которой ты освободил меня. Но вот уже поднимают якоря! Будь здоров, достойный эллин! Поклонись от меня сестрам-цветочницам, в особенности маленькой Стефанионе, и скажи ей, что она будет обязана мне, если назойливый долгоногий жених не скоро станет снова преследовать ее. Еще вот что: возьми этот мешок с золотом и передай жене и детям египтянина-забияки, которому я в жару борьбы нанес такой страшный удар.
В то время когда произносились эти слова, якоря с грохотом упали на палубу судна, и из глубины триеры раздался однообразный звук келейсмы, или песни гребцов, ритм которой давал триравлес – флейтист триеры.
Нос галеры с деревянным изваянием Гигиеи – богини здоровья, тронулся. Бартия и Сапфо стояли у руля и смотрели на удалявшийся Наукратис, пока устье Нила не скрылось от их взоров за горизонтом.
Уже в Эфесе настигла молодых супругов весть о смерти Амазиса. Оттуда их путь лежал сначала в Вавилон, а потом в Пасаргадэ, в провинции Персиде. Там находились в то время Кассандана, Атосса и Крез. Готовясь принять участие в египетском походе, царица пожелала предварительно посетить недавно оконченную, по мысли Креза, гробницу своего супруга. Искусство Небенхари возвратило ей зрение. С глубокой отрадой увидела она великолепие монумента и проводила ежедневно целые часы в роскошном саду, расположенном вокруг него.
Усыпальницей Кира служил исполинский саркофаг, сложенный в виде дома из мраморных глыб, над массивным основанием из шести высоких, также мраморных ступеней. Внутри была устроена комната, где кроме золотого гроба, в котором покоились останки Кира, нетронутые собаками, коршунами и самими стихиями, поставлена была серебряная кровать и такой же стол; на столе стояли золотые кубки и было положено много разных одежд с богатейшими украшениями из драгоценных камней.
Высота здания простиралась до сорока футов. Тенистые сады и колоннады, задуманные Крезом, окружали его, а среди рощи возвышался дом, построенный для магов, которым была вверена охрана гробницы.
Вдали виднелся дворец Кира, где по его распоряжению будущие цари Персии должны были проводить ежегодно по меньшей мере несколько месяцев. Вследствие малодоступности этого дворца, похожего на крепость, в нем помещалось также казнохранилище царства.
Свежий горный воздух, струившийся над могилой возлюбленного супруга, в высшей степени благотворно действовал на царицу. С радостью заметила она, что и к Атоссе возвратилась в этом тихом, прекрасном месте прежняя веселость, утраченная со времени смерти Нитетис и отъезда Дария. Сапфо скоро сблизилась с новой матерью и сестрой: ей тоже, как и им, было жаль покидать прекрасный Пасаргадэ.
Дарий и Зопир оставались при большой армии, собиравшейся на равнине Евфрата. Бартия также должен был ранее выступления в поход вернуться в Вавилон.
Камбис выехал навстречу своему семейству. Красота молодой невестки поразила его. Сапфо, напротив, призналась мужу, что только со страхом могла смотреть на его брата.
За несколько последних месяцев царь очень изменился. Не лишенное благородства бледное лицо его стало от чрезмерного употребления вина багровым и некрасивым. Темные глаза еще горели, но уже не прежним, чистым огнем. Черные волосы, блестевшие как крыло ворона, теперь поседели и беспорядочно обрамляли лицо и подбородок. Улыбка гордого торжества, придававшая некогда красоту его чертам, сменилась выражением презрительного пресыщения и грубой суровости.
Только в состоянии опьянения, – давно, впрочем, переставшем быть для него необычным, – он иногда смеялся; но уже без всякой меры, с каким-то лошадиным ржанием.