От встал и вошел в дом. Женщины, которая три раза в неделю наводила порядок в доме, сегодня не было. Миновав большие стеклянные двери гостиной, выходившие на океан, он, как всегда, с удовольствием окинул взглядом удобные, обтянутые вельветом диваны со спинками из светлого дерева и широкие старые доски до блеска натертого пола.
— Рудольф, — сказала Гретхен, — у меня неприятность. Ты сейчас не занят?
Он подавил вздох. У Гретхен по крайней мере раз в неделю случались неприятности, по поводу которых она ему звонила. Будь она замужем, подумал он, ее телефонные счета были бы в два раза меньше. На прошлой неделе неприятности касались дяди Иды Коэн, бывшего голливудского продюсера, который после инсульта отошел от дел. Этот хитрый старик хорошо знал кинобизнес и, когда Ида показала ему сценарий, согласился с ними работать. Сидя в маленькой конторе в Нью-Йорке, он помогал в подборе исполнителей, занимался организацией проката будущего фильма, а также выполнял всю повседневную черную работу: сражался с агентами актеров, подписывал контракты с одними и вежливо отклонял предложения других. Но он уже в течение трех дней был болен, Гретхен боялась, что его хватил второй удар, и спрашивала, что ей теперь с ним делать. Рудольф посоветовал поговорить с врачом, и Гретхен выяснила, что у старика всего-навсего простуда.
Затем были неприятности с Билли Эбботом, которые ужасно взволновали Гретхен, и она разбудила Рудольфа среди ночи. Оказывается, из Чикаго ей позвонил отец Билли.
— На этот раз совершенно трезвый, — заметила Гретхен, подчеркивая серьезность ситуации. — Билли написал ему, что собирается остаться в армии еще на один срок. Вилли же против этого, как и я. Профессиональный солдат! Это как раз то, о чем мы мечтали для своего сына! Вилли хочет, чтобы мы вместе поехали в Брюссель и отговорили его, но ты же знаешь, я сейчас не могу ни на минуту уехать из Нью-Йорка. Тогда Вилли посоветовал взять Билли в мою картину — третьим помощником режиссера или что-нибудь в этом роде. Но Билли ведь и понятия не имеет, как делаются фильмы… наверное, и в кино-то был не больше трех раз… в наше время для молодого человека это просто ненормально… кроме того, он ленив и на него нельзя положиться… а если он согласится работать, то это будет как раз типичный случай протекции, которая погубила старые голливудские студии. К тому же, если ему платить, пусть немного, это все равно будет означать, что мы крадем деньги у тех, кто нас финансирует, в том числе и у тебя. Я сказала Вилли, что не могу дать Билли работу и не могу поехать в Брюссель и почему бы ему самому не отправиться туда и не разобраться на месте. И знаешь, что он мне ответил? Что у него нет денег и не смогу ли я одолжить ему на дорогу! Одолжить! Ха! У меня все до последнего цента вложено в картину. Тогда он сказал — почему бы мне не взять денег у тебя, и я сказала, что запрещаю ему к тебе обращаться. — По мере приближения начала съемок Гретхен говорила все торопливее, а голос ее становился все выше и напряженнее. Плохой признак, подумал Рудольф, не миновать ей нервного срыва.
— Ну а ты? — спросила тогда Гретхен, поколебавшись. — Тебе ни за чем не надо в Европу?
— Нет, не надо. На некоторое время я с ней покончил. Ну а что тут такого страшного, если твой сын останется в армии?
— Тебе не хуже моего известно, что рано или поздно начнется очередная война.
— Но вряд ли мы с тобой в состоянии ее предотвратить, — сказал Рудольф. — Не так ли?
— Тебе легко говорить, — возразила она. — У тебя дочь. — И повесила трубку.
Потом был звонок по поводу того, кому дать роль младшего брата героини — ту самую, на которую Гретхен хотела попробовать Уэсли. По сценарию это был красивый, печальный и циничный юноша, который то и дело охлаждал восторги своей сестры, а в конце каждой фразы любил повторять: «Тут уж ничего не попишешь!»; не по летам развитой и разносторонне способный, он намеренно себя губил, презирая всех и каждого, работал грузчиком в местном аэропорту, играл по воскресеньям в полупрофессиональный футбол и водился с самыми отпетыми бездельниками и головорезами. Гретхен говорила, что Уэсли удивительно подходит для этой роли, даже по внешним данным, к тому же от него не требуется умения играть, и что ни один из тех, кого она приглашала на пробы, ее не устраивает. Она много раз писала Уэсли, но все письма возвращаются с почтамта в Индианаполисе невостребованные, без указания нового адреса… так вот, не знает ли Рудольф, где сейчас Уэсли. Рудольф сказал, что после телефонного звонка из Чикаго он не имел от Уэсли никаких вестей. Он не стал говорить Гретхен о выданном в Индианаполисе ордере на арест Уэсли, так как был уверен, что Уэсли рано или поздно объявится сам, а Гретхен сейчас это сообщение ни к чему. Да и потом, Рудольф не был уверен, что из Уэсли получится актер. Если он чем-то и отличался от других, так это сдержанностью в проявлении чувств, что отнюдь не предвещает блистательной карьеры кинозвезды. Вообще Рудольф по отношению к актерской братии был неисправимым снобом, хотя никак этого не проявлял. В глубине души он считал актеров самовлюбленными людьми, которые за очень большие деньги играют в детские игры.
Стоя возле телефона, он видел, как Элен поднялась с надувного матраса и медленно начала делать сложные упражнения, вытягиваясь и изгибаясь, словно балерина. В трубке звучал, терзая его слух, пронзительный голос Гретхен.
— Сейчас это в самом деле очень серьезно. — Каждый раз она говорила то же самое, но Рудольф не стал ей об этом напоминать. — Сегодня утром позвонил Эванс Кинселла — он вчера вечером прилетел из Калифорнии. Он передумал и теперь хочет сам ставить «Комедию реставрации». Он говорит, что у него есть два миллиона на постановку, преимущественные права на прокат и два знаменитых актера на главные роли. Он готов возместить нам все расходы, а тем, кто финансирует картину, выплатить еще десять процентов.
— Сукин сын, — сказал Рудольф. — И что ты ему ответила?
— Что мне надо подумать. Мы встречаемся у него в отеле через полчаса.
— Поговори с ним и перезвони мне. Если хочешь, можно сразу отказаться, но согласия не давай, не поговорив предварительно со мной. — Он повесил трубку. Десять процентов прибыли всего через два месяца, подумал он. Совсем неплохо. Однако эта мысль его не обрадовала. Элен продолжала упражнения. После звонка Гретхен ему захотелось поскорее сесть за обед, который восстанавливает силы и возбуждает.
Гретхен тщательно подкрасилась, взбила волосы, выбрала свой самый красивый костюм и надушилась духами «Фам», которые, как когда-то сказал Эванс, ей очень подходят. Ида Коэн наверняка осудила бы меня за эти старания, подумала Гретхен, ведь предстоящая встреча будет чисто деловой и к тому же довольно неприятной. В моем возрасте, думала Гретхен, глядя на себя в большое зеркало, все труднее и труднее быть привлекательной. Последнее время она плохо спала. Она теперь часто принимала снотворное, и это было заметно. Пошел он к черту, этот Кинселла. И она еще раз брызнула на себя духами.
Чисто выбритый Эванс ждал ее в своем номере в отеле «Ридженси» на Парк-авеню. Он был в пиджаке и галстуке, хотя обычно встречал ее просто в рубашке или в халате. На этот раз он, по-видимому, решил пустить в ход все свое обаяние. Он поцеловал Гретхен на парижский манер — сначала в одну щеку, затем в другую, и она почувствовала побежавшие по спине мурашки. Она сейчас ненавидела свое тело.