Он вполголоса сообщил о ее прибытии и велел присутствующим посторониться. От гавани до ворот в Брухейон и других, ведших к дворцам на Лохиаде, стояли в два ряда факелоносцы, так как неизвестно было, куда проследует царица. Камергер объявил, что Клеопатра желает провести ночь на Лохиаде, во дворце сыновей, и приказал затушить почти все факелы.
Мардион, хранитель печати, Архибий и Ира стояли впереди всех на мостике, когда на корабле поднялся шум и появилась Клеопатра в сопровождении толпы придворных, пажей, служанок и рабынь. Она шла, опершись на руку Хармионы, но высоко подняв голову.
Она подняла Иру, опустившуюся перед ней на колени, и, поцеловав ее в лоб, спросила:
— Что дети?
— Здоровы, — отвечала девушка.
Царица приветствовала остальных благосклонным жестом, но не сказала никому ни слова, пока евнух, выступив вперед, не обратился к ней с речью. Она остановила его коротким «после», а когда Зенон распахнул дверцы носилок, сказала вполголоса:
— Я пойду пешком. После качки на корабле мне не хочется садиться в носилки. Нам нужно многое обсудить. В дороге я обдумала один план. Пошлите за начальником порта и его советниками, за главными военачальниками, за Аристархом и Горгием. Через два… нет, через полтора часа все они должны быть здесь. Принести мне все планы и карты восточной границы.
Затем она обратилась к Архибию, стоявшему подле носилок, оперлась на его руку, и, хотя он не мог ясно видеть ее лица, закрытого густой вуалью, ее голос проник ему в душу.
— Я буду считать добрым предзнаменованием, если ты и теперь, в это тяжелое время, отведешь меня во дворец.
— И теперь, и всегда эта рука и эта жизнь принадлежат тебе, — вырвалось у него.
Она же отвечала спокойно:
— Я знаю это.
Затем они направились во дворец, но когда он спросил, неужели есть основание говорить о тяжелом времени, она перебила его:
— Не будем говорить об этом. После. Дела так плохи, что хуже быть не может. Но нет! Многие были бы рады опереться в несчастную минуту на верную руку!
При этом она слегка пожала ему руку, и Архибию показалось, будто сердце его помолодело. Он молчал, потому что ее желание было для него приказом, но, идя рядом с ней сначала по набережной, потом в ворота гавани и, наконец, по мраморным ступеням, ведшим к порталу дворца, он видел перед собой не окутанное покрывалом лицо несчастной женщины, а кудрявую головку счастливого ребенка. В душе его возник образ маленькой повелительницы эпикурейского сада. Он видел взгляд ее больших голубых глаз, вопросительный и в то же время точно проникавший в тайну мира. Ему чудился серебристый звук ее голоса, заразительный детский смех, и он почти не сознавал настоящего.
Погруженный в воспоминания о прошлом, он провел ее через портал в обширный внутренний двор. На противоположной стороне его находились ворота, ведущие во дворец царицы, налево — небольшие двери в жилище ее сыновей.
Архибий хотел провести ее во дворец, но она указала на помещение молодых людей.
На пороге она оставила руку Архибия и, когда он поклонился, намереваясь уйти, сказала:
— Вон Хармиона. Вам обоим следовало бы сопровождать меня туда, где мечтает юность и царствуют душевный покой и беззаботность. Но из почтения к царице ты еще не поздоровался с сестрой после такой долгой разлуки. Поди к ней. А потом следуйте за мной.
Затем она направилась быстрыми шагами через атриум к лестнице, ведущей в покои царевичей и царевен.
Архибий горячо обнял сестру, и та со слезами на глазах призналась ему, что, кажется, все погибло. Антоний вел себя позорно. Вероятно, он явится вслед за Клеопатрой; флот, а может быть, и сухопутное войско уничтожены. Их судьба в руках Октавиана.
Затем они пошли к лестнице, подле которой стояла Ира в обществе рослого сирийца, поразительно напоминавшего лицом Филострата, бывшего мужа Барины. То был его брат Алексас, любимец Антония. Он должен бы был находиться при своем господине, и Архибий взглядом спросил сестру, как попал сюда этот человек.
— Он умеет предсказывать будущее по звездам, — отвечала Хармиона. — Ну и льстивый язык много значит. Это паразит худшего пошиба, но он развлекает царицу, и она терпит его.
Увидев, куда направилась Клеопатра, Ира поспешила за ней. Сириец Алексас остановил ее и поздоровался. Он ревностно ухаживал за нею еще задолго до начала войны и теперь дал ей понять, что разлука не охладила его чувств. Как и у брата, голова его была несообразно мала в сравнении с огромным телом, но лицо красиво и оживлено блестящими, острыми глазами.
По-видимому, Ира тоже была рада встрече с любимцем, но, заметив Архибия и Хармиону, бросилась к ним и с дочерней нежностью обняла тетку. Поднявшись по лестнице, они вошли в зал, где встретили Клеопатру.
Надзиратель Эвфронион рассказал ей с льстивым восторгом о необыкновенных дарованиях, обнаруживавшихся с каждым днем все яснее и яснее у молодых людей.
Клеопатра несколько раз перебивала его пылкую речь различными вопросами, стараясь в то же время снять покрывало со своей головы, что, однако, не удавалось ее маленьким ручкам, не привыкшим к такой работе. Заметив это, Ира поспешила к ней и своими ловкими, привычными пальцами быстро распутала длинное покрывало.
Клеопатра поблагодарила ее легким кивком и, когда старший евнух распахнул дверь в покои детей, дружески сказала Архибию и Хармионе:
— Идемте!
Надзиратель, которому вообще не полагалось входить в спальни царевичей и царевен, удалился, но Ира была жестоко оскорблена невниманием царицы, не пригласившей ее с собой. Она изменилась в лице, стиснула тонкие губы, потом откинула локоны с высокого лба, быстро спустилась с лестницы и окликнула Алексаса, который только что хотел выйти из атриума.
Сириец тотчас подошел к ней, выразив восхищение, что его солнце дважды является перед ним в эту ночь, но Ира перебила его:
— Брось эти любовные глупости. Но нам выгодно заключить союз и действовать сообща. Я бы хотела этого.
— И я! — воскликнул Алексас, прижимая руку к сердцу. Между тем Клеопатра вошла в спальню детей. Глубокая тишина царила в высоком, убранном коврами зале. Арка из пестрого ливийского мрамора разделяла его на две половины. В одной стояли два ложа из слоновой кости, поддерживаемые золотыми детскими статуями. Изголовье их было увенчано коронами, украшенными жемчугом и бирюзой.
Тяжелый полог закрывал ложа, но евнухи отдернули его перед царицей. На ложах покоились двое детей, десятилетние близнецы, которых Клеопатра родила Антонию: Антоний Гелиос и Клеопатра Селена. Белокурая, розовая девочка была прелестна, мальчик тоже хорош собой, но с черными, как у отца, волосами. Кудрявые головки детей покоились на шелковых подушках.
На третьей кровати, за аркой, спал Александр, хорошенький шестилетний мальчик, младший сын и любимец Клеопатры.
Полюбовавшись на близнецов и слегка прикоснувшись губами к их разгоревшимся щекам, она повернулась к младшему и опустилась на колени подле его ложа. С полными слез глазами она осторожно притянула к себе ребенка и осыпала поцелуями его глаза, щеки и губы. Потом тихонько опустила его на ложе, но ребенок обвил ручонками ее шею и залепетал что-то непонятное. Она нежно прислушивалась к его лепету, пока сон не овладел им и руки не упали на постель.