Когда сириец уже протянул руку, прощаясь, она внезапно спросила:
— А Дион?
— Его нельзя оставить на свободе, — отвечал Алексас. — Ведь он влюблен в Барину и даже намеревался жениться на ней.
— Так это правда, правда? — спросила Ира, побелев, несмотря на все свое самообладание.
— Вчера он написал об этом своему дяде, хранителю печати, заклиная его вступиться за Барину. Но, я думаю, не стоит беспокоить Зенона этим вздором. Хочешь прочесть письмо?
— Если так, — сказала Ира, — то, разумеется, его нельзя оставить на свободе. Ради возлюбленной он пойдет на все, а это значит больше, чем ты думаешь. Македонские роды стоят заодно. Он член совета… Молодежь поднимется за него, как один человек… А народ… Недавно он сыграл с твоим братом, действовавшим по моему поручению, такую шутку…
— Вот потому-то ему и нужно заткнуть глотку…
Ира кивнула, но после непродолжительной паузы прибавила:
— Я помогу вам принудить его к молчанию, только не навсегда, слышишь? Слова Феодота насчет издохших собак, которые не кусаются, не принесли пользы тем, кто им следовал. Есть другие средства избавиться от этого человека.
— Сдается мне, что ты не прочь повидаться с ним.
— Плохо же ты меня знаешь. Злейший враг его, твой брат, скорее вступится за него, чем я!
— Ну если так, то я начинаю сожалеть о Дионе.
— Ты вообще сострадательнее меня. Смерть вовсе не самое тяжкое наказание.
— Потому-то ты и против нее?
— Может быть. Но есть и другие соображения. Во-первых, мы переживаем такое время, когда все колеблется, даже власть царицы, прежде незыблемая, как стена, за которой можно было укрыться. Затем, личность Диона. Я уже говорила тебе, что за него поднимутся все… Со времени Акциума царица не может говорить многоголовому чудовищу-народу: «Ты должен», а вынуждена говорить: «Я прошу». Далее…
— Довольно и этого. Как же, однако, думает поступить с Дионом моя мудрая подруга?
— Арестовать и задержать здесь, на Лохиаде. Он обагрил свои руки кровью Цезариона, царя царей. Это государственное преступление даже в глазах народа. Постарайся сегодня же достать приказ об аресте.
— Но можно ли беспокоить царицу подобными вещами?
— Ведь это не для меня нужно, а для нее. В такие дни необходимо устранять все, что может омрачить ясность ее духа! Сначала управимся с Бариной, отравившей ее приезд на родину, а затем и с человеком, который решил из любви к этой женщине поднять восстание в Александрии. Царица обременена заботами о государстве и престоле; пусть она занимается ими, а мелкие делишки я возьму на себя.
Тут ее перебила служанка Клеопатры.
Царица проснулась, и Ира поспешила к ней.
Когда она проходила мимо помещения Хармионы и увидела перед его дверями двух воинов из македонского корпуса, лицо ее омрачилось. Она знала, что бывшая подруга охраняет Барину от нее. Ей пришлось выслушать много горьких упреков от тетки по поводу женщины, причинившей ей столько зла. Она раскаивалась, что поведала Хармионе свою любовь к Диону. Пусть будет, что будет, но ядовитое дерево, породившее все эти муки, заботы, тревоги, нужно вырвать с корнем.
Она мысленно подписала Барине смертный приговор. Теперь предстояло убедить сирийца решиться на это дело. Раз этот камень будет устранен с дороги, она помирится с Хармионой, Дион получит свободу и… как ни тяжко он оскорбил ее, но она защитит его от ненависти Филострата и Алексаса.
Она вошла к царице с облегченным сердцем. Казни осужденных давно уже перестали смущать ее. Прислуживая царице, она еще более повеселела, так как Клеопатра выразила удовольствие по поводу того, что ей служит сегодня Ира и не беспокоит ее все тем же неприятным происшествием, которое, впрочем, скоро разъяснится.
В самом деле, Хармиона, сознавая, что никто другой при дворе не решится защищать Барину, заступалась за нее до тех пор, пока Клеопатра приказала ей не упоминать больше об обвиняемой.
Вскоре после этого Хармиона попросила заменить ее на завтра Ирой, и царица, уже раскаявшись в своей вспыльчивости, согласилась.
— Когда я снова увижу твое верное, доброе лицо, — прибавила она, — не забывай, что истинная подруга старается устранить от несчастной то, что может еще сильнее расстроить ее. Одно имя этой женщины звучит для меня насмешкой! Я не хочу больше слышать о ней!
Эти слова были сказаны так ласково и сердечно, что обида Хармионы растаяла, как лед под лучами солнца. Но все-таки она ушла в большой тревоге, так как Клеопатра, отпуская ее, заметила мимоходом, что дело певицы передано ею в руки Алексаса. Тем приятнее было ей освободиться на денек от обязанностей службы. Она знала, как относится к Барине бессовестный фаворит, и рассчитывала поговорить об этом с Архибием.
Когда поздно вечером она ложилась спать, ей прислуживала нубиянка, последовавшая за ней во дворец из отеческого дома.
Анукис — так звали нубиянку — была куплена у водопадов, когда семья Архибия сопровождала Клеопатру на остров Филы, и подарена подраставшей Хармионе как первая ей принадлежащая служанка. Она оказалась такой понятливой, ловкой и преданной, что молодая госпожа взяла ее с собой во дворец.
Анукис относилась к Хармионе с такой же теплой, бескорыстной любовью, как та к царице. Хармиона давно уже дала ей вольную, но нубиянка осталась при ней и сблизилась с госпожой до того, что интересы их почти полностью совпадали. Ее природное остроумие сделали ее известной во дворце, так что сама Клеопатра нередко забавлялась разговором с ней. Антоний дал ей прозвище Эзопион (маленький Эзоп) вследствие горба, образовавшегося у нее к старости. Под этим именем она была известна всей дворцовой челяди и охотно откликалась на него, хотя ее бойкий язык мог бы отразить всякую насмешку. Но она знала биографию и басни Эзопа, который тоже был рабом, и считала за честь быть похожей на него.
Когда Хармиона рассталась с царицей и ушла к себе, Барина уже спала крепким сном. Но Анукис поджидала госпожу, которая сообщила ей о своих опасениях по поводу распоряжения Клеопатры насчет Барины. Старуха была расположена к молодой женщине, которую носила на руках, когда та была еще ребенком. И теперь, когда Барина проживала у ее госпожи, нубиянка всячески старалась развлечь и успокоить ее.
Каждое утро она отправлялась к Беренике узнать о здоровье Диона и всякий раз возвращалась с добрыми вестями. Она знала также Филострата и Алексаса и очень сожалела, что Антоний доверился такому недостойному человеку. Ей известно было также, каким преследованиям подвергалась Барина со стороны сирийца, так что известие, сообщенное Хармионой, повергло ее в ужас, который, впрочем, она постаралась скрыть.
Госпожа ее отлично понимала, что означает выбор такого судьи для Барины. Анукис не хотела усиливать ее беспокойство своими опасениями. Хорошо, что Хармиона решила поговорить завтра с Архибием, которого Анукис считала мудрейшим из людей; но даже это не могло успокоить старую нубиянку. Желая хоть сколько-нибудь развлечь госпожу, она стала рассказывать ей о Дионе, который сегодня чувствовал себя гораздо лучше, о его нежной любви к Барине, о кротости и терпении дочери Леонакса.