– Санто-Донато, «скорая». Чем могу помочь?
– Меня зовут Тодд Боуден. Клермонт-стрит, 963. Скорее приезжайте.
– А что случилось, парень?
– Мой друг, мистер Дю… – Он прикусил губу до крови. ДЮССАНДЕР. Еще секунда, и он бы назвал настоящее имя.
– Успокойся, парень, все будет хорошо. Давай еще разок попробуем.
– Мой друг, мистер Денкер, – сказал Тодд. – У него, кажется, сердечный приступ.
– Какие симптомы?
Тодд только начал объяснять, как его остановили. Машина, сказали, будет через десять-двадцать минут, в зависимости от дорожной ситуации. Тодд повесил трубку и закрыл глаза ладонями.
– Ну что, вызвал? – еле слышно спросил Дюссандер.
– Да! – заорал Тодд. – Вызвал, вызвал! А вы заткнитесь, если не хотите сразу подохнуть!
Все, сказал он себе. Все, Тодд с мыса Код, спокуха. Как будто это нас не колышет. А сейчас самое трудное. Звонок домой. Он набрал номер.
– Алле? – раздался в трубке вкрадчивый голос Моники. В эту секунду он был готов придушить ее.
– Мамочка, это я. Дай-ка мне отца, только быстро.
Он сто лет не называл ее мамочкой. Это должно было ее сразу насторожить… и насторожило.
– А что такое? Что-нибудь случилось, Тодд?
– Дай мне его!
– Но…
В трубке загромыхало. Мать что-то говорила отцу. Тодд собрался.
– Пап, мистер Денкер… у него, наверно, сердечный приступ… то есть наверняка.
– Господи! – Голос отца отдалился – это он повторял информацию жене. – Он жив? Или уже…
– Жив. Он в сознании.
– Ну, слава богу. Вызови «скорую».
– Уже.
– Три двойки?
– Да. Они скоро будут, только… я немного испугался, пап. Если бы ты…
– Какой разговор. Через пять минут приеду.
Там еще что-то говорила Моника, но отец повесил трубку.
Пять минут. Пять минут на все. Вспоминай, не забыл ли ты чего. Почему я должен был что-то забыть? Это все нервишки. Дурак, на кой ты позвонил отцу? Первое, что пришло в голову. Ладно, проехали. А что тебе НЕ пришло в голову? Что ты…
– Кретин! – внезапно взвыл он и кинулся обратно в кухню. Голова старика по-прежнему лежала на столе, полуоткрытые глаза застил туман.
– Дюссандер! – Тодд грубо встряхнул его, старик застонал. – Эй, слышишь! Слышишь, сукин ты сын!
– Что? «Скорая»?
– Письмо! Где это чертово письмо?!
– Письмо… какое письмо?..
– Вы позвонили, сказали, что вам плохо, сказали – передай своим, что я получил важное письмо… – У Тодда упало сердце. – Я ляпнул, что письмо из Германии… О, ч-черт!
– Письмо. – Дюссандер с трудом приподнял голову. По лицу разлилась мертвенная желтизна, одни глаза голубели. – От Вилли. Вилли Франкель. Дорогой… дорогой мой Вилли…
Тодд глянул на часы: две минуты долой. За пять минут отец, конечно, не доберется, но, как ни крути, приедет он быстро. Вот именно – быстро. Все происходит слишком быстро.
– Так, годится. Я вам читал письмо от Вилли, вы разволновались, схватило сердце. Хорошо. Где оно?
Дюссандер тупо глядел на него.
– Где письмо, я спрашиваю?
– Какое письмо? – из своего тумана недоумевал Дюссандер. Тодд едва удержался от того, чтобы не придушить старого пьянчужку.
– Которое я вам читал! От Вилли Как-его-там! Где оно?
Оба уставились на стол, словно ожидая, что вот сейчас письмо материализуется.
– Наверху, – наконец выговорил Дюссандер. – В комоде. Третий ящик. Маленькая такая шкатулка. Разобьешь… я потерял ключ. Там старые письма. Без подписи, без даты. Все на немецком. Что-нибудь выберешь. Иди…
– Совсем, что ли, рехнулись?! – в бешенстве заорал Тодд. – Я ж не понимаю по-немецки! Как я мог читать вам его, дурья башка!
– Почему Вилли должен был писать по-английски? – заупрямился Дюссандер. – ТЫ не понимаешь, а Я понял. Ты, конечно, коверкал слова, но я догадался…
Прав, опять прав. Инфаркт, а голова варит лучше моей. Тодд рванулся к лестнице. Он притормозил в прихожей ровно на одну секунду, прислушиваясь, не подъезжает ли отцовский «порш». Не слыхать. Но время уже взяло его в тиски: пять минут долой.
Осилив лестницу единым махом, он ворвался в спальню старика. Он никогда здесь не был – зачем? – и теперь обводил обезумевшим взглядом незнакомую территорию. Вот он, комод. Дешевка в стиле, который отец называет «комиссионным модерном». Упав на колени перед комодом, Тодд рванул на себя третий ящик сверху. Ящик, вылезая наполовину, скособочился и намертво застрял.
– Вот гад, – процедил Тодд сквозь зубы. – Ну, я тебя сейчас…
Он дернул с такой силой, что едва не опрокинул на себя комод. Ящик с треском выскочил из пазов. Носки, белье, носовые платки разлетелись веером. Он разворошил остатки барахла и наткнулся на деревянную шкатулку. Он попытался открыть ее. Как же. Ну да, она и должна быть заперта. Такой нынче день – все заперто.
Он затолкал вещи в ящик комода. На этот раз ящик отказывался входить обратно в пазы. Обливаясь потом, Тодд дергал его во все стороны. Наконец-то. Время, время!
Он огляделся и в следующее мгновение что было мочи шарахнул шкатулку о стойку кровати. Дикая боль в руках вызвала у него лишь брезгливую усмешку. Замок был цел. Погнулся, но не более того. Еще один мощный удар. От стойки отлетел кусок дерева, но замок не поддался. Тодд издал вопль, похожий на смех сумасшедшего, и, подняв шкатулку над головой, с сокрушительной силой обрушил ее на другую стойку кровати. Замок.
Он откинул крышку, и в этот момент по окну мазнули автомобильные фары.
Он перетряхивал содержимое шкатулки. Открытки. Медальон. Многократно сложенная карточка женщины в черных кружевных подвязках. Пожелтевший счет. Документы на разных лиц. Пустой бумажник. И – на самом дне – письма.
Свет от фар сделался ярче. Он услышал характерный звук «поршевского» двигателя. Звук нарастал… и вдруг заглох.
Тодд схватил три листка стандартной бумаги, исписанные с обеих сторон убористым готическим почерком, и выскочил из спальни. Уже у лестницы он сообразил, что на кровати осталась раскуроченная шкатулка. Он метнулся назад.
И опять проклятый ящик застрял на полдороге.