Германия, Берлин
Девятое февраля, суббота
Манфред Вульф был похож на бульдога. Его лицо никак нельзя было назвать обаятельным, и сложение у него было соответствующее — широкое туловище и непропорционально короткие руки и ноги. Когда он садился в любимое кожаное кресло, он занимал его полностью, но подошвы его не доставали до пола. Свою просторную трехкомнатную квартиру в центре Берлина он делил со старой матерью. Она сидела напротив него в своем кресле-каталке. Она давно выжила из ума, и теперь проводила все время, глядя в окно в погожие летние деньки, а холодными немецкими зимами, не мигая, смотрела на пламя в камине. Манфред был рад, что его рутинная работа позволяла отвлекаться на посторонние вещи, особенно важно это было сейчас, когда мать нуждалась в уходе.
Сейчас, как никогда, его мысли были далеки от работы над чужими книгами. Его встреча с иностранным профессором, о которой они договорились по телефону, была очень и очень важной, и Манфред сидел в ожидании, глядя на огонь, и его толстенькие пальцы отбивали нервную дробь на резном подлокотнике старого кресла. Его мать зашевелилась, Вульф повернулся к ней посмотреть, не нужно ли чего. Она подняла руку и сделала жест, уверяющий, что все в порядке. Сухонькой хрупкой старушке, остававшейся для Манфреда сильным авторитетом, единственным родителем, которого он знал, было уже под девяносто. Но какой бы сильной, решительной она ни была, Вульфу всю жизнь не хватало фигуры отца.
Его привычкой в последние годы было подолгу останавливать взгляд на ее лице, словно пытаясь навечно запечатлеть в памяти черты матери. Он знал, что вскоре ее не станет. Он терял себя самого в сходстве с матерью. Казалось бы, двух более различных тел нельзя было себе представить, но, в то же время, любой сказал бы, что они мать и сын. Все черты лица несли сходство — от темно-синих глаз до округлого подбородка и вздернутого носа. И даже темно-каштановые волосы седели одинаково, до горькой смеси черного перца и соли. Все, что Вульф унаследовал от отца, — это коренастое сложение и склонность к полноте. Мать в свои лучшие годы была высокой и стройной.
Его огорчало то, как сильно она сдала за последние годы. Он знал, как невыносимо для матери зависеть от него. Она привыкла быть сильной, выживать, во что бы то ни стало, а он всегда брал с нее пример, и хотел прожить свою жизнь так, чтобы о нем можно было сказать то же самое. Внезапно раздавшийся звонок в дверь вывел Манфреда из оцепенения. Он тяжело поднялся из кресла и потащился открывать.
У его гостя были темные волосы и кожа, ему было около сорока, одет он был в темно-синий деловой костюм, но из дурной ткани, и жутко мятый. Мужчина заметно нервничал, хотя и пытался скрыть это, сказав, подчеркнуто официальным тоном:
— Спасибо, господин Вульф, что решили так быстро встретиться со мной.
— Как же я мог отказаться, профессор Байят.
Манфред провел его в гостиную, представил матери, а потом указал на диван.
— Очень заманчиво. Очень заманчиво — ценнейший бриллиант, который когда-то принадлежал моему отцу.
— Я понимаю, что это вопрос очень деликатный, господин Вульф, — начал профессор. — Как мне стало известно, ваш отец получил бриллиант во время войны, от еврея, которого отправили в Освенцим.
Манфред едва не рассвирепел. Он слишком хорошо знал, как воспринимали нацистских офицеров после войны, и такое осторожно выраженное замечание для него звучало как осуждение, или даже оскорбление.
— И у кого он сейчас?
— У женщины, получившей его по наследству.
— Ван дер Ягт, верно? — имя произнесла госпожа Вульф, она помнила его, после суда. Вот только они не знали, что у старого полковника была семья. Манфред думал, что Ягт давно продал бриллиант, и тот канул в Лету.
— Я боюсь, что не могу открыть, кого в данный момент представляю, господин Вульф, — сказал профессор. — Я здесь не для того, чтобы осуждать действия вашего отца, а только для того, чтобы узнать об истории с бриллиантом.
Манфред еле сдерживался от возмущения.
— Ван дер Ягт забрал все, что у нас было, — сказал он как можно спокойнее. — Это он подверг отца суду, и из-за него отца казнили. Моя мать, беременная мной, осталась в нищете. А вы хотите, чтобы я вам помогал?
Профессор Байят опустил взгляд.
— Множество ужасных вещей случилось во время войны, господин Вульф, — степенно проговорил он. — Я не хочу задеть ни вас, ни вашу семью. Или поднимать неприятные воспоминания. Я все лишь ученый, и пытаюсь проследить историю и оценить значимость этого камня.
А это, в конце концов, облегчит доступ к камню, заключил про себя Вульф, и это уже, было достаточно основанием к сотрудничеству. Он быстро продумал открывающиеся перед ним перспективы. Как и профессор, он хотел знать больше. Он был готов к обмену информацией. Его отец говорил супруге имя того еврея, кому раньше принадлежал бриллиант. Как и имя ван дер Ягта, оно навечно отпечаталось в его памяти. «Я получил бриллиант от Мозэка Левина, пражского часовщика».
— Спасибо, что уделили мне время, господин Вульф. — профессор поднялся. — Я больше не буду вас беспокоить.
После того, как проводил своего гостя, Манфред какое-то время беспокойно мерил комнату шагами, потом открыл нижний ящик своего стола и достал тонкую папку. Оттуда он вынул пожелтевшие листы с набросками. Там были изображены те драгоценности, которые он изъял у разных люден во время войны. Бриллиант был вырисован с особой тщательностью.
Всю свою жизнь Манфред думал о мести, и теперь у него была возможность осуществить ее. Единственное, о чем он сожалел, это что мать слишком слаба рассудком, чтобы в полной мере осознать их шанс восстановить справедливость. Ненависть к голландскому полковнику, который обрек на казнь ее супруга, изводила ее изнутри, росла, словно раковая опухоль. Вера Вульфов в отмщение взрастила Манфреда. Вместо сказок на ночь мать, укутывая его одеялом, рассказывала ему о тех событиях, из-за которых он так и не узнал отца.
В дни Нюрнбергского процесса на нацистских офицеров велась охота, многих тогда бросили в заключение и казнили, отец Манфреда сделал все, чтобы его не поймали, он даже отрастил бороду и одевался неприметно, в какие-то обноски. Герт Вульф рассчитывал покинуть страну — уплыть в Штаты, и в тот злополучный день 1946 года для всех, кто его знал, он был всего лишь бедняком, тащившим домой тощий пучок петрушки. Но по пути ему встретился этот голландский полковник. Герт сразу, по глазам ван дер Ягта, понял, что тот его раскусил. Он даже не помнил, когда в военное время могли пересечься их пути, но полковник узнал его сразу. Менее чем в десятке метров стояли полицейские, и Герт знал, что их мгновенно позовут. Все пропало. В отчаянии, он схватил полковника за рукав, и отвел за угол.
— Молчите, умоляю вас! — пытался Вульф убедить его, дрожа под пристальным взглядом полковника. — Я щедро вам заплачу!
Сначала голландец оттолкнул его. Но отец Манфреда умолял.