— Слабое утешение, — произнес Кэрд. — Осознание того, что ты приблизил интересные времена, не исцеляет печаль понимания, что ты не разделишь радости возбуждения.
— Всегда следует использовать обстоятельства наилучшим образом, объявил Бэарс. — Он опять уселся. — Итак, я полагаю, вам следует просить суд о признании вас невиновным. Заставьте их немного поработать и отложить вынесение приговора. Согласны?
— Невиновным… — протянул Кэрд.
— Ваша умственная стабильность, да простится мне использование подобного термина, будет принята во внимание судом. Это должно смягчить суровость приговора.
— Номер не пройдет, — сказал Кэрд. Это отступничество, предательство всего, за что я боролся. Запрещаю вам использовать этот повод.
— Очень хорошо, хотя я сожалею, что вы пренебрегаете шансами легко отделаться. В любом случае вас направят в реабилитационный центр. Объяснения властей очевидны: раз вы антисоциальны, значит, вы непременно психопат или, по меньшей мере, неврастеник. Поскольку правительство решает, принимать или нет рекомендации психиатров об освобождении пациента после лечения… — Бэарс поднял руки ладонями вверх, — вас упрячут в реабилитационный центр на долгие времена. Могут вообще признать неизлечимым и превратить в Горгону.
— Вполне вероятно. Но знаете ли вы, что действительно бесит меня? Я стал иммером добровольно. Но Сник, она просто выполняла свою работу, однако ее засадят именно за это. Только слизняк может смириться с несправедливостью, а Сник никак на него не похожа. Конечно, она сделалась преступницей! А как бы поступили вы?
Бэарс осторожно пощупал бульбочку на конце носа, словно только что обнаружил необычайный ее рост.
— Вполне вероятно, что судьи, если у них есть совесть, учтут это. Но все зависит от того, известны ли им обстоятельства ее неправомерного наказания. Возможно, их не допустили до этих сведений. Мало надежды, что информация всплывет на суде.
— Если когда-нибудь получу свободу — я сделаю целью своей жизни добиться любым путем, чтобы все узнали правду о Сник. Ее честное имя должно быть восстановлено!
— Вы похожи на вечно пузырящийся ночной горшок, — заметил Бэарс. — Но когда вы опять попадете в переплет, наймите меня. Вы нравитесь мне, хотя я отнюдь не обязательно предаю забвению все, что вы натворили. — Он перестал ходить. — Мы договорились о вашем заявлении суду?
— Зачем повторяться?
— Увидимся завтра в суде.
Бэарс произнес пароль повернувшись к стене. Пустой экран ожил.
— Мы окончили наше совещание, — объявил адвокат, — можете теперь туманить моего клиента. — Они прискачут сюда через несколько секунд и начнут сыпать вопросы, — сказал он Кэрду. — Это простая формальность, чтобы придать юридическую силу…
— Знаю. Вы говорили это при первой беседе, — сказал Кэрд.
— Я буду здесь всю процедуру во избежание любых подвохов. Допрос проведут в присутствии двух психиатров, надеюсь, объективных.
— Помните о своем обещании, — предупредил Кэрд.
Вошли генерал, три офицера, два психиатра и специалист по применению ТИ. _Д_у_н_к_а_н_ по команде вытянулся на кушетке. Специалист — женщина средних лет — распылила туман ему в лицо. Он погрузился во мрак, еще повторяя в уме заранее подготовленные ответы. В конце концов, не имеет значения — пусть задают вопросы, которые он не предусмотрел. Так или иначе, его подсознание примет дело на себя, и ответы будут такими же, оставайся он бодрствующим.
На сей раз разум его не был ослеплен так, словно он стоунирован. Он погрузился в видения.
Он знал, что грезит. Знал, что творит нечто такое, чего не осознает и не желает делать.
Что-то овладевало им. Он был бессилен это остановить. Им — всегда безупречно контролировавшим себя, за исключением того случая в Манхэттене — теперь управляло некое существо или какая-то мятежная часть его самого.
Нравилось ему это или нет — нет, нет, определенно — нет, он создавал новую личность.
Он боролся с прочными нитями, которые опутывали его, словно муху в паутине.
Ночь внутри него окантовал бледно-фиолетовый свет, хотя никакой каймы у этой тьмы в действительности не было. Был рассвет без солнца, разве только можно было сказать, что солнцем служил его мозг. Свет медленно распространялся наружу, в то же время — внутрь, пока мрак не сделался фиолетовым — весь, кроме зазубренной глыбы — темной, как базальт, в центре, который и центром-то не был. Но края поля вдруг пришли в движение. Это были пульсации более густого фиолетового света, и они трепетали, приобретая конические формы, и квадратные, и пилообразные. Он смутно осознавал, что это его другие личности пытаются прорваться… Происходило такое, когда он осознанно стремился сформировать новую личность, — момент наибольшего его напряжения и одновременно наитяжелейшей слабости.
Блеклые голоса поднимались откуда-то, где их дотоле не было. Он узнавал их несмотря на истонченность. Подлинный Кэрд, Тингл, Дунски, Репп, Ом, Зурван и Ишарашвили. Последним был голос Дункана. Он не мог расслышать, о чем все они говорят, но узнавал интонации.
Их душил гнев, давило крушение надежд. Они требовали полноты жизни, владения телом и разумом. Это было невозможно. Лишь один мог жить в полном обладании и контроле над этой обителью плоти — урожденным Кэрдом.
В этот миг, думал он, мне следует убить всех их.
Чернота в центре стала источать цвет — фиолетовый — и истощаться. Она таяла, тогда как фиолетовое поле вокруг уплотнялось, края его разрастались, а голоса делались громче. Он силился оттолкнуть угрожавшие ему неясные фигуры. Единственный голос, слова которого он различал, принадлежал Дункану. Потому что он еще был Дунканом. По крайней мере частично Дунканом. Здесь разворачивалось основное сражение. Им овладела паника. Он сознавал, что если не победит в этой борьбе, может исчезнуть навсегда. Так или иначе, те, другие, знали, что он в опасности, очень слаб и не защищен.
Он почти физически ощущал, как мысли шуршали в его мозгу. Голос неслышный, но сильный — покрывал рябью фиолетовое поле. Фигуры по краям, хотя еще увеличивались, были отброшены, сдавлены, словно ноги ступали по ним; фигуры кружились вокруг, а затем были вытеснены за пределы видимого, которое не было зримо.
Это, конечно, не был глас Божий, но он походил на голос, который возопил с горы Синай трепещущему Моисею. Голос не терпел отказа. Кому бы он ни принадлежал — он был подобен вулкану во время извержения.
Края еще трепетали. Фигуры исчезали. Темнота распространялась от них, а мерцание исходило не от фиолетового поля, а от медленно убывающего внешнего мрака. Черное образование в центре истекало — свеча, догорающая рывками в полумраке.
Он проигрывал сражение с самим собой.
Мысль, словно призрак, несущийся по переходам древнего замка, незримо, но ощутимо присутствующая, пересекла фиолетовое поле.