— Думаю, теперь я смогу объять тебя, — сказал Кэрд. — Но на самом деле — не знаю. Почему ты не хочешь дать мне шанс?.
— Я хочу. Но может быть — слишком поздно. Если время не упущено — что ж, два корабля иногда сцепляются и вместе отправляются на дно морское. Право, звучит слишком по-боевому.
— Это лишь метафора, — сказал он.
— Из метафор состоит вся жизнь. Мы сами метафоры.
— Что это значит?
— Я так… — ответила Сник смеясь.
— Мы пробиваемся по жизни, из всего творя сравнения и метафоры. По существу самой реальности мы не касаемся.
— Откуда тебе знать? Ты так долго был с ней разлучен.
— Это правда. Возможно — так.
В открытую дверь до него донеслась музыка. Кто-то прокручивал ленту некий образчик того, что древние называли рок-н-роллом. Оригинальная лента была обнаружена при раскопках и датирована 1220 годом Новой Эры, но и ей предшествовало множество перезаписей. Историки утверждают, что первая запись относится примерно к 1988 году Эры, именовавшейся Нашей. Песня называлась «Бродяга» и исполнялась группой «Нейкид Рейган». Такой жанр музыки был неизвестен до недавних пор, но вот теперь обнаружены и переписаны двадцать образцов. Вииди и подросткам нравится их подстегивающий ритм и направленность многих песен против устоявшихся принципов и правителей, хотя многое в песнях давно потеряло актуальность. Добропорядочному гражданину становилось от этой музыки не по себе, если не сказать, что он полностью отвергал ее.
Кэрду были симпатичны ритмы древней группы. Рок-н-ролл пульсировал, как уплотненное сердце космоса перед самым его «большим взрывом» [теория происхождения Вселенной] — разрушить себя, чтобы воссоздаться вновь.
И сейчас, опять слушая «Бродягу», Кэрд чувствовал, что хрононы наращивались на нем, словно морские ракушки, еще более толстым слоем. Сквозь них пробивалась мысль, что все его личности были обломками кораблекрушения, выброшенными штормами, бушевавшими и вскипавшими в глубине его самого Он пребывал в неполном круге, сам являл собой круг, в котором кривые линии вот-вот должны встретиться и сомкнуться.
Возможно, это было желание, вынесенное из бездны души встречей со Сник. Как он мог распознать свои ощущения?
К тому времени две группы, осматривавшие хранилище, смешались, и инспекторы поочередно начали свои пояснения.
Группа прошла в дальнюю секцию хранилища.
— Как вы помните, мы приступили к осмотру с последних поступивших в хранилище и закончили самыми ранними, — сказала инспектор. — В этом здании пятьдесят тысяч стоунированных, из которых пять тысяч отобраны как потенциальные кандидаты в рабочие.
Женщина монотонно излагала известные вещи, но экскурсанты обязаны были выслушать ее рассказ. Кэрд пристроился где-то в задних рядах группы, стоял переминаясь с ноги на ногу, смотря по сторонам и слушая вполуха. В стороне, чуть поодаль, тянулся ряд каменных пьедесталов, а на них — резные колыбели и в каждой — тело ребенка: от новорожденных до шестимесячных младенцев. Кэрда охватило любопытство: детская смертность столь редкое явление. Однако этим невинным существам не повезло — они умерли едва появившись на свет. Этот ряд, тянувшийся по хранилищу насколько мог охватить взгляд, «принадлежал» исключительно малюткам. Другие стоунированные дети, которых Кэрд видел, уже стояли на обозрении на своих ногах. Он придвинулся к ближайшему ребенку в розовом чепчике на головке; глаза малыша были закрыты. Тускло-серый цвет стоунирования, едва покрывший румянец тела, очевидно, застал ребенка спящим.
От этого малыша Кэрд шагнул к соседнему пьедесталу. Дитя в голубой шапочке, отделанной рюшем, тоже выглядело так, словно вот-вот проснется и запросит молоко или сменить пеленки.
Кэрд размышлял о том, что же вызвало эти Смерти. Склонившись, он взглянул на идентификационную табличку, прикрепленную к пьедесталу.
Он прочел имя.
Казалось, свет переполнил хранилище. Кэрд ослеп от обжигающего светового излучения. Он закричал, а затем безмолвно навалилась темнота. Он смутно почувствовал, что падает. Казалось, он — перышко, подхваченное ветром. Он был почти невесом.
Имя мертвого и стоунированного ребенка было Бейкер Но Вили.
Как сквозь сон Кэрд на какое-то время ощутил высоко-высоко над собой потолок, расплывчатые лица, склоненные к нему, и доносящиеся словно сквозь толстую изоляцию голоса. Он не различал слов, но по интонации определял вопросы и ответы людей. Постепенно и они смолкли. Концы круга соединились, провода с положительными и отрицательными зарядами соприкоснулись. Шок проскочил сквозь него и вывел его из мира настоящего времени и места. Кэрд поспешно ускользнул от сегодняшних образов и звуков. Они исчезли, а с ними — осознание их и всего нынешнего.
В него вселился страх, сейчас он кричал, хотя ничего не слышал. Он падал. Нет — опускался столь стремительно, что, казалось, падает. Но он ощущал… мышцы? скользкую плоть?.. гигантской глотки, охватывающей его. Его заглатывают.
А сейчас его пережевывают, но почему-то лишь потом, когда он уже оказался переваренным. Он не только уходил вниз, но еще и возвращался. Но вот пережевывание прекратилось. Он существовал в частях, но вот и они взорвались. Куски, расчленяясь далее, вспыхивали светом темнее черноты, сквозь которую он пронесся.
И тишина и мрак сделались частью его. Он проглочен, более не самостоятельное существо, а нечто разрозненное. Он доля безмолвия и темноты, а они — часть его. Но что-то необъятное и чудовищное толкнуло объект, составленный из него самого и его непосредственного окружения, к скале — он не видел ее, но ощущал. Звук и свет подавили безмолвие и мрак и он стал теперь собой, не заключенный более во что-то шаровидное.
Он видел себя в огромном — от пола до потолка — экране.
Там, в кровати, ниже его и над ним был Джефферсон Сервантес Кэрд. Пяти сублет, единственный ребенок доктора Хогэна Рондо Кэрда, биохимика и Доктора Медицины, что бы ни означали эти титулы, и доктора Алисы Гэн Сервантес, специалиста по молекулярной биологии, что бы это ни означало.
Согласно настенному дисплею, светившемуся в темноте его спальни, он проснулся в 3:12 утра Вторника. Вечером последнего Вторника он отправился спать и был помещен в стоунер. Затем нынешним утром его дестоунировали и еще спящим переложили в кровать. В этот час его отец и мать тоже должны были спать. Но он вылез из кровати. Его мучила жажда и хотелось писать.
Вставая, он тронул макушку головы большого плюшевого медвежонка на другой подушке, успокаивая его, что скоро вернется. Да и себя подбадривая. Он вышел из спальни при сумеречном свете, доходившем из коридора. В самом коридоре было светлее. Совершив свое маленькое дело, он бесшумно спустил воду в туалете, потом налил себе воды и напился. В коридоре, возвращаясь в спальню, он услышал, как его тихо окликнули из-за полуоткрытой двери в комнату стоунирования: Бейкер Но Вили.