Она запнулась, не решаясь продолжать. Она предпочла бы промолчать, ничего не говорить ему о своем позоре. Но из-за Онорины, этого незаконнорожденного ребенка, чей вид не может не вызывать у ее мужа горечи (ведь он наверняка считает, что девочка — плод измены) она должна рассказать ему всю правду.
— Онорина — дитя той ночи, — глухо сказала она. — Я хочу, чтобы вы это знали из-за того, что вы сейчас для нее сделали. Вы понимаете, Жоффрей?.. Когда я смотрю на нее, я вспоминаю не мужчину, которого любила, как вы воображаете, а только ту страшную ночь с ее злодействами и насилием. Эти воспоминания преследуют меня, и я хотела бы все забыть. Я не стремлюсь пробудить в вас жалость. Такое чувство с вашей стороны ранило бы меня. Но я хочу устранить все, что омрачает нашу любовь, оправдать существование моей бедной малютки, которая встала между нами, и объяснить вам, почему я так к ней привязана. Да и как могла бы я не любить ее? Самые тяжкие свои преступления я совершила против этого ребенка. Я пыталась убить ее еще до рождения. Едва она родилась, я покинула ее, даже не взглянув… Но судьба возвратила мне ее. Мне потребовались годы, чтобы научиться любить ее, улыбаться ей. Появившись на свет, она столкнулась с ненавистью своей собственной матери, и за это меня до сих пор мучает совесть. Нельзя ненавидеть невинных. Вы это поняли и приняли ее, ребенка, у которого никогда не было отца. Вы поняли, что моя любовь к ней нисколько не умаляет чувства, которое связывает меня с вами, и ничто, ничто, клянусь вам, никогда не могло заменить мне любви к вам или даже сравняться с нею.
Жоффрей де Пейрак вдруг резко встал, и Анжелика почувствовала, что он снова от нее отдаляется. Она говорила горячо, не раздумывая, не выбирая слов, ибо все они шли прямо от сердца. И вот он стоит и холодно смотрит на нее — а ведь только что называл ее душенькой… Ей стало страшно. Неужели он вынудил ее сказать что-то такое, чего он ей не простит? Рядом с ним она утрачивала хладнокровие, забывала об осторожности. Этот человек всегда был для нее загадкой. Он настолько сильнее ее!.. С ним невозможно хитрить, лгать. На дуэлях он был неуязвим, и таким же неуязвимым сделал свое сердце, мгновенно парируя направленные в него удары.
— А ваш брак с маркизом дю Плесси-Белльером?
Услышав эти слова, Анжелика тоже встала. От волнения все ее чувства до крайности обострились. Сейчас она была воистину самой собой, и он, вероятно, догадывался об этом. Наступил момент истины — и Анжелика злилась на мужа за то, что он заставил ее так обнажить душу.
«Нет, — сказала она себе, — от Филиппа я не отрекусь. Ни от него, ни от сына, которого он мне подарил».
Она посмотрела на Жоффрея де Пейрака с вызовом.
— Я его любила!
Но едва произнеся это последнее слово, она осознала, насколько чувство, которое внушал ей Филипп, несравнимо с той любовью, которую она испытывала к своему первому мужу. И начала возбужденно объяснять:
— Он был красив, я мечтала о нем еще в отрочестве, а когда он снова появился на моем пути, я была одинока и несчастна. Но я вышла за него замуж не поэтому. Я заставила его жениться на мне, принудила его к этому браку с помощью самого низкого шантажа — потому что была готова на все, лишь бы вернуть моим сыновьям положение, которое подобало им по праву рождения. Только он, маркиз дю Плесси, маршал Франции и друг короля, мог открыть мне двери в Версаль, где я могла добиться для них почетных должностей и титулов. Теперь я ясно понимаю: все, что я тогда делала, было продиктовано желанием любой ценой спасти их от несправедливо уготованной им горькой участи. И я сумела представить их ко двору, добилась для них места пажей. Мои сыновья были в милости у короля. А раз так, все остальное уже не имело значения: и побои Филиппа, и его ненависть…
В устремленных на нее черных глазах мелькнуло насмешливое удивление:
— Неужели маркиз дю Плесси и впрямь вас ненавидел?
Она смотрела на мужа, словно не видя его. В этой хижине, затерянной в девственном американском лесу, перед ней оживали те, кого она знала в своей прежней жизни. И среди них — самый удивительный, самый непостижимый, самый красивый и самый злой из всех — несравненный маршал дю Плесси, расхаживающий на своих красных каблуках среди вельмож и придворных дам и прячущий под атласным камзолом жестокое и печальное сердце.
— Он ненавидел меня так сильно, что в конце концов полюбил… Бедный Филипп!
Она не могла забыть, что он сам бросился навстречу смерти, раздираемый между любовью к королю и любовью к ней, своей жене, не в силах сделать выбор.., и «ему снесло голову ядром…»
Нет, она не отречется от него. И если Жоффрей не может этого понять — что ж, ничего не поделаешь.
Она прикрыла глаза, словно опуская завесу над своими воспоминаниями, и на ее лице появилось то особое выражение, одновременно горестное и нежное, которое он уже научился узнавать. Она ожидала нового саркастического вопроса и очень удивилась, когда вместо этого он обнял ее за плечи. Она бросила ему вызов — и вдруг он снова обнимает ее, приподнимает ее лицо, смотрит на нее ласковым взглядом…
— Что же вы за женщина, как вас понять? Честолюбивая, воинственная, неуступчивая — и вместе с тем такая нежная и слабая…
— Вы ведь умеете угадывать чужие мысли, почему же вы сомневаетесь во мне?
— Ваше сердце для меня — тайна. Наверное потому, что оно имеет слишком большую власть над моим. Анжелика, душа моя, что же все-таки нас еще разделяет: гордыня, ревность или слишком сильная любовь и чрезмерная требовательность друг к другу?
Он тряхнул головой и сказал, словно отвечая самому себе:
— И все же я не отступлюсь. К вам я подхожу с очень строгой меркой.
— Но вы уже знаете обо мне все.
— Нет, еще не все.
— Вы знаете мои слабости, знаете, о каких поступках я сожалею. Лишенная вашего тепла, я пыталась хоть немного согреться нежностью и дружбой других. Между мужчиной и женщиной это принято называть словом «любовь». Чаще всего я расплачивалась ею за право жить. Вы это хотели узнать?
— Нет, другое. Но скоро я узнаю…
Он еще крепче прижал ее к себе.
— Это так удивительно — открыть, что вы совсем не такая, какою я вас представлял… Необыкновенная моя жена, самая прекрасная, незабываемая.., неужели именно мне вы достались в тот чудесный день в Тулузском соборе?
Она увидела, как изменилось его лицо, как эти резкие черты и чувственные, нередко так сурово сжатые губы дрогнули в улыбке, полной бесконечной грусти.
— Я очень плохо оберегал вас, бедное мое сокровище.., драгоценное мое сокровище.., я столько раз вас терял…
— Жоффрей… — прошептала она.
Она хотела сказать ему что-то важное, крикнуть, что все прошлые горести уже стерты, забыты, раз они вновь нашли друг друга, но в этот миг до ее сознания дошло, что в дверь стучат, и где-то рядом слышится голос разбуженного ребенка.
Жоффрей де Пейрак выругался сквозь зубы: