– Ну, вы, собственно, правы…
– Приятно слышать, – сказал Бестужев. – Помилуйте, какой из вас революционер и уж тем более боевик? Случайно оступились, бывает. Мы же не звери, в конце-то концов, у нас нет стремления стричь под одну гребенку по-настоящему заматерелых и людей случайных, я вам это тогда говорил и сейчас повторю…
– Зачем же вы тогда приехали и показываете мне эту гадость?
– В том-то и дело, что из расположения к вам, – сказал Бестужев. – Будь я настроен предвзято, ни за что не стал бы показывать сию писульку вам. Это логично?
– Логично, – со вздохом признался Покитько.
– Вот видите… Я искренне пытаюсь разобраться. Перед тем, как идти к вам, я навел кое-какие справки в охране. Вы сейчас – человек вполне благонадежный, с сомнительными людьми не водитесь, от нелегальщины любого пошиба бежите, как черт от ладана, – и правильно делаете, по-моему… Позвольте, я отклонюсь от темы. Донос этот… Донос, – твердо повторил он, – подвергся у нас тщательному исследованию. У нас есть специалисты… Так вот, они утверждают, что эта бумага сочинена вполне образованным, интеллигентным человеком, решившим выступить в обличье не шибко грамотного мещанина. Не впервые с таким сталкиваюсь… И возникает закономерный вопрос – если вы ни в чем из приписываемого вам анонимом не виновны, почему этот некто горит желанием вам напакостить? Почему, наконец, наш аноним не накропал свой донос в местную охрану, а отправил его прямехонько в Петербург?
– Я понятия не имею…
– А я – имею, – усмехнулся Бестужев. – Вас, милейший, включили в некую комбинацию. Кто-то расчетливый и крайне беспринципный отвел вам роль пресловутого козла отпущения. Понимаете? Прекрасно… Только вот ведь в чем загвоздка, Виталий Валерьянович… Наш некто умен и хитер, без сомнения. Не может не понимать, что одной этой бумажки для приличной комбинации мало. Должно быть еще что-то. Но я не знаю, что. Вероятнее всего, наш аноним попытается создать некую видимость вашего участия в чем-то грязном.
– В чем?
– Если бы я знал… – честно признался Бестужев. – Но не знаю. Это-то мне и нужно нащупать. Вас вводят в классическую комбинацию, вами кого-то хотят прикрыть… Здесь и в самом деле есть яды?
– Да, конечно, но я никому…
– Есть яды… – задумчиво повторил Бестужев. – Единственная реальная зацепка, хотя, видит бог, я не представляю, куда ее вставить… Вы уже догадались, чего я боюсь? Того, что вас мне подставят в качестве виновника, а настоящий-то и упорхнет… Вас такой финал устраивает? Меня – тоже нет. Поэтому давайте думать вместе. Комбинация не рождается на пустом месте, из ничего. У нее обязательно есть в реальности какие-то привязки, опорные точки… Вы в состоянии рассуждать трезво и холодно? Вот и отлично. Я подожду, не буду вас торопить, а вы хорошенько освежите в памяти всю вашу жизнь за год ссылки. Жизнь, разговоры, встречи, знакомства. Попытайтесь припомнить, не случалось ли с вами чего-то странного? Выбивавшегося из обычной картины? Чего-то не вяжущегося с обычным течением вашей жизни? Недоброжелатели, быть может? Враги? Соперники в борьбе за сердце дамы или… ну, не знаю.
Он встал и, заложив руки за спину, медленно прошелся вдоль шкафов, читая латинские надписи на банках и бутылках и, конечно же, ничего в них не понимая. За его спиной поскрипывал стул. Покитько старательно сопел, временами бормоча что-то себе под нос.
– Простите, господин ротмистр…
– Да? – обернулся Бестужев.
– Вы в свое время обещали, что здесь никто меня не будет… беспокоить, но вышло несколько… иначе. Это подходит под ваше требование странного?
– Пожалуй, – кивнул Бестужев. – Вас что, заагентурили?
– Ну, вообще да…
– Кто? Смелее, не бойтесь.
– Господин Рокицкий. Но поймите! – вскрикнул Покитько. – Мне просто нечего… освещать! Я не бываю ни в каких таких местах, не знаюсь с теми, кто… может представлять интерес. Но господин Рокицкий тем не менее настаивает, чтобы я регулярно с ним встречался и рассказывал все эти ничтожные пустяки…
– Где? Да не ломайтесь вы!
– Неподалеку отсюда. В доходном доме на Всехсвятской, восемь, квартира сорок один. Мы там встречаемся раз в две недели… Мне, право же, буквально нечего сообщать, но господина штабс-ротмистра это словно бы ничуть не раздражает.
«Неужели Рокицкий и здесь взялся за свое?» – подумал Бестужев. Эти штучки опять-таки были прекрасно известны: иные либо выдумывают себе парочку секретных сотрудников, либо выдают плотву вроде Покитько за ценный источник. Сплошь и рядом суммы из секретного фонда уходят в карман форменного кителя…
– Ваши с ним отношения имеют какую-то финансовую подоплеку?
– Вообще… – замялся Покитько. – Жизнь здесь не столь уж дешева. Мне выдают по двадцать рублей в месяц. Но, поймите, я же, по сути, не сообщаю ничего!
Бестужев хохотнул про себя. Что ж, кое-что проясняется. Очень может быть, что в отчетах Рокицкий указывает несколько иные суммы. Проверить его невозможно: никакое начальство не вправе интересоваться у офицера именами его секретных сотрудников, так что для нечистых на руку типов вроде Рокицкого имеется определенный простор…
– И это все из странного, что с вами случалось?
– Не совсем. Сейчас, когда вы так подробно все обрисовали, мне и самому стало казаться подозрительным… Понимаете ли, вот уже с месяц мне просто-таки набивается в приятели один человек…
– Кто?
– Вы его знать не можете. Даник…
– Бакалейный торговец?
– Он самый.
– Так-так-так… – сказал Бестужев. – А вот это уже гораздо интереснее… Ну-ка!
– Понимаете ли, культурная жизнь здесь, собственно, пребывает в зачаточном состоянии, и интеллигентный человек поневоле вынужден…
– Пойти в ресторан и хлопнуть рюмочку, – весело продолжил Бестужев, видя его замешательство. – Не смущайтесь, это и с людьми неинтеллигентными, вроде меня, случается. Значит, вы пошли…
– В «Старую Россию», в ресторан при гостинице. Там иногда можно послушать музыку…
– И завести приятные знакомства, верно? – подмигнул Бестужев. – Не смущайтесь, Виталий Валерьянович, ничего в том нет предосудительного. Можете поверить мне, сатрапу: даже ваш кумир, граф Толстой, по достовернейшим данным, будучи в соку, обожал эти… приятные знакомства. А вы, тем более, молоды, семьей не обременены, мужчина видный и умный…
Лестью добиться от интеллигента можно многого. Узнав о себе, что он видный и умный, щупленький недомерок Покитько, по глубокому убеждению Бестужева, особым умом не блиставший отроду (иначе не стал бы, в частности, брать на хранение от знакомых пакеты, не интересуясь их содержимым), расцвел на глазах. И принялся довольно живо и связно рассказывать, как в ресторане к нему подсел Даник, как они вместе пили, а потом и развлекались в компании «приятных знакомств» (эту часть рассказа Покитько передавал главным образом мимикой и жестами). Потом собеседник заметно посерьезнел: