И прекрасно. Он уже освоился со здешней тайгой и хорошо понимал, как трудно столь немногочисленной кучке охотников отыскать в чащобе исчезнувшего с глаз беглеца. Как-никак не куперовские краснокожие следопыты, оплошали… Но предосторожности ради не двигался с места, унимая колючую боль в легких, – давненько не приходилось так вот бегать…
По прошествии получаса прислушался к окружающему. Судя по безмятежному чириканью утренних птах и возне белок в кронах, человека поблизости не было. Теперь бы не столкнуться с ними нос к носу по чистой случайности…
Он встал, отряхнул одежду от сухих сосновых иголок и пошел вниз, в сторону города, держась за ближайшими к дороге соснами, время от времени останавливаясь и чутко прислушиваясь. Копыта стучат? Да, но еще и звук тележных колес доносится…
Затаился за деревом. Сверху ехала запряженная парой лошадок повозка, похожая на высокий ящик, закрытый с трех сторон. Видны были ящики, полуприкрытые рогожей, на облучке сидел широкоплечий монах в камилавке и черном шерстяном подряснике, туго перетянутом катауром – широким кожаным поясом с железной пряжкой без шпенька. Сытые лошадки шли бойко, монах, на вид пожилой, уверенно держал вожжи.
Бестужев вышел на обочину. Лошадки всхрапнули. Вглядываясь в него с вполне понятной подозрительностью, рослый инок протянул:
– Сыне, ежели задумал что насчет нарушения божьих заповедей, семь раз отмерь сначала… – и многозначительно покачал в ручище увесистый безмен.
– До города не подвезете, отче? – спросил Бестужев, тщетно пытаясь придумать, как ему сразу обозначить себя приличным человеком. Инженерная тужурка сама по себе ни о чем еще не говорила, а приличные люди не имеют привычки бродить по заросшей лесом Афонтовой горе в шесть часов утра…
Монах всмотрелся, не опуская безмена:
– А приблизься-ка, голубь… Чтой-то у тебя на шее?
Что у него могло быть на шее? Следы ночной необузданности…
– Красиво зубки отпечатались, – фыркнул монах. – Аккуратные, один к одному… Прикрой воротом, охальник, перед духовной персоною… Лезь уж в повозку. Если что, рогожу на тебя наброшу, и сиди там тихо, как мышь…
Бестужев не заставил себя упрашивать, одним прыжком очутился на повозке. Монах встряхнул вожжами, чмокнул лошадкам, и они припустили рысцой.
– Вот оно как, – сказал монах. – Они тебя ловят в версте к северу, уже к берегу спускаются, а ты – вот он, прощелыга… А еще инженер, человек интеллигентный, образованный… Муж, отец или братья?
– Отец, – признался Бестужев.
Покосился на нежданного попутчика – монах был могучий, широкоплечий, сущий Пересвет, не такой уж и пожилой, как из-за его бороды показалось сначала.
– Так это ты, шустрик, дочку самого… – прищурился монах. – Ведь и пристукнуть могли.
– Они и пытались.
– Нужно тебе, инженер, из Шантарска быстренько уезжать… Я тебя не помню что-то. Приезжий?
– Да.
– Тем более, легче бежать будет… Этот папаша здесь царь и бог. Так, значит… Девка без царя в голове, однако ж далеко не пропащая. Интересно… Блудным образом, стало быть?
– Отче, – ощетинился Бестужев. – Уважая возложенный на вас сан, я тем не менее нахожу ваши слова несправедливыми. Мог бы вам напомнить и про Песню Песней, где ни словечка не сказано насчет законного брака…
– Ох ты! А ежели с повозки ссажу за богохульство?
– Пешком доберусь. Не в пустыне.
– Сиди, интеллигент… За себя обиделся или за девушку?
– За девушку, – сказал Бестужев чистую правду. – Отче, вольно вам, человеку духовному, употреблять слово «блуд»… Но я-то хочу на ней жениться.
– Так ее за тебя Иванихин и отдал. Ты их физиономии не видел, сыне. Попадись ты им теперь – разорвут на сто пятнадцать частей. Но не в том даже дело, а в том, что не нужен Иванихину такой вот инженеришка в видах зятя… Ты бы сто раз подумал, прежде чем к юной девице шмыгать воровским образом…
– Отче, – вкрадчиво сказал Бестужев. – Позвольте поделиться возникшими у меня мыслями? Вы – человек степенный, в годах, судя по облачению, приняли ангельский чин [28] не сегодня и не вчера… Что же вас отрядили кучером, как простого послушника? Гордыню таким образом смиряете… или все иначе?
– Уел, – без особой злости хмыкнул монах. – Подкузьмил… А ты, сыне, неглуп и наблюдателен… Ладно, что уж там, было прегрешение от коварного зеленого змия, за что отец архимандрит, примем сие смиренно, наложил епитимью и труды по перевозке… Ну и что? Прегрешения мои с тебя вины не снимают… Ты не ерзай, не ерзай, морали я тебе читать не буду. Признаюсь тебе, сыне, откровенно: жизнь наша не всегда похожа на боговдохновенные Жития, и грешники единым махом редко раскаиваются, и пастыри, способные парой слов всецело обратить на путь истинный, редки…
– Вообще-то, случилось однажды единым махом, на пути в Дамаск…
– Не умничай, – серьезно сказал монах. – То – на пути в Дамаск. Ты не апостол Павел, а я не ангел господен, обративший Савла в Павла… Что-то всю ночь с атмосферой происходило, а? Светло было, как под фонарем…
Внизу уже открылся Шантарск – изящная громада кафедрального собора, россыпь домов, блестящие нитки рельсов… Утренний город выглядел издали, с горы, столь красивым и чистым, что в нем, представлялось, вовсе не должно было совершаться преступлений.
– Морали читать – занятие неблагодарное, – сказал монах, привычно перекрестившись на собор. – Ты просто посмотри на это природное великолепие. Вот он, перед тобою – бесстрастный свод небес, который будет неизменным, что бы вы ни творили внизу…
Бестужев примолк. Бескрайний купол неба с редкими облачками, белоснежными, тугими, и в самом деле выглядел столь величественно перед лицом суетных забот, что на миг ротмистр показался себе бесполезным и смешным. Но только на миг…
– Эй, а от этих тебе, часом, прятаться не нужно? – с интересом спросил монах. – Если нужно, иди ты с богом…
– Да нет, – сказал Бестужев, осмотревшись.
Внизу на дороге, там, где кончался отлогий спуск, стояли двое верховых – уже можно было отсюда рассмотреть красные погоны с голубым кантом на гимнастерках нижних чинов жандармерии.
– Ну, одной заботой меньше, – проворчал монах.
Верховые давно к ним присматривались – и вдруг понеслись навстречу коротким галопом. Доскакав, вахмистр поднес руку к козырьку:
– Ваше благородие! Осмелюсь доложить, озабочены вашим разысканием! Его высокоблагородие полковник Ларионов велели прибыть незамедлительно, как только будете обнаружены! Амосов, слезай! Отдашь коня его благородию, а сам пешком доберешься.