— Едва ли, — покачал головой Кевин, — Слишком уж сложно для шутки. Что надо сделать с камерой, чтобы она выдавала одну и ту же фотографию? И еще. Здесь есть психологический момент.
— Уже и психологический. — Мистер Дэлевен закатил глаза.
— Да, психологический! — твердо повторил Кевин. — Например, если кто-то дает тебе сигару, которая взрывается при первой затяжке, то он непременно хочет при этом присутствовать, чтобы вдоволь насмеяться, не так ли? Но ведь ты или мама не хотели подшутить надо мной так…
— Твой отец не из шутников. — Миссис Дэлевен могла бы этого и не говорить.
Мистер Дэлевен смотрел на Кевина осуждающе, плотно сжав губы. Таким взглядом он всегда одаривал Кевина, когда тот «уплывал» в страну воображаемого. Именно в этой стране Кевин чувствовал себя как рыба в воде. А вот у его отца желание мальчика увидеть то, чего нет, вызывало недоумение и полное неприятие. Мистер Дэлевен не понимал, откуда это в Кевине, но мог с уверенностью сказать, что не от него.
Отец вздохнул и снова посмотрел на камеру. Слева откололся кусочек черного пластика. Тончайшая трещина, с человеческий волос, пересекала линзы. Трещинка исчезала, если поднести видоискатель к глазу и сфотографировать то, что видишь. Только зафиксировать, снять то, что видишь, не удавалось. То, что фотографировалось, лежало на кофейном столике. И еще с десяток дубликатов остались в столовой.
А запечатлевался некий беженец из местного собачьего питомника.
— Ладно, и что же ты собираешься с ней делать, черт побери? — спросил мистер Дэлевен. — Я прошу тебя, давай рассуждать здраво, Кевин. В чем практическая польза от камеры, которая снова и снова выдает одну и ту же фотографию?
Но Кевин думал не о практической пользе. То есть в тот момент он ни о чем не думал. Он чувствовал… и вспоминал. В то мгновение, когда он нажимал на кнопку, одна мысль (она моя) озарила его сознание, точно так же, как вспышка озарила комнату. Мысль эта вызвала столько эмоций, что Кевин до сих пор не мог понять их, но вроде бы доминировали страх и волнение, предчувствие необычного.
А кроме того, отец всегда стремился рассуждать с позиции здравого смысла. Ему были непонятны интуиция и предчувствия сына или увлеченность дочери куклами-убийцами.
Мег вернулась с тарелкой, до краев наполненной мороженым, и снова включила фильм. Кто-то пытался поджечь Чаки с помощью факела, но кукла продолжала размахивать ножом.
— Вы все еще спорите?
— Мы дискутируем, — поправил дочь мистер Дэлевен и еще плотнее сжал губы.
— Да, конечно. — Мег уселась на пол, скрестив ноги. — Ты всегда так говоришь.
— Мег? — Голос Кевина звучал приторно-сладко.
— Что?
— Если ты обрушишь столько мороженого на ушибленную селезенку, то этой же ночью умрешь в страшных муках. Возможно, селезенка у тебя и не разорвалась, но…
Мег показала брату язык и отвернулась к экрану. Мистер Дэлевен все смотрел на сына. Во взгляде отца читались любовь и раздражение.
— Послушай, Кев, камера твоя. С этим никто не спорит. Ты можешь делать с ней все, что пожелаешь. Но…
— Папа, а тебя хоть чуть-чуть интересует, почему я поступаю именно так, а не иначе?
— Нет.
Теперь уже Кевин закатил глаза. Миссис Дэлевен переводила взгляд с одного на другого, словно зритель, наслаждающийся жарким теннисным поединком. Пожалуй, так оно и было. Год за годом женщина наблюдала, как отец и сын оттачивали друг на друге свое мастерство, и зрелище это до сих пор ей не наскучило. Она лишь задавалась вопросом, когда же до отца и сына дойдет, как же на самом деле они похожи.
— Так вот, я хочу об этом подумать.
— Отлично. А я хочу, чтобы ты знал: завтра я могу зайти в «Пенни» и обменять камеру… если, конечно, ты этого хочешь и они согласятся взять поврежденный товар. Если ты решишь оставить подарок — дело твое. Я умываю руки. — И потер ладони, дабы подчеркнуть свое отношение к упрямству сына.
— Полагаю, мое мнение никого не интересует, — подала голос Мег.
— Правильно, — откликнулся Кевин.
— Разумеется, интересует, Мег, — тут же возразила миссис Дэлевен.
— Я думаю, что это заколдованная камера. — Мег слизала мороженое с ложки. — Я думаю, это Знамение.
— Какая нелепость! — тут же возмутился мистер Дэлевен.
— Вот и нет, — стояла на своем Мег — Другого объяснения просто и быть не может. Ты так не думаешь, потому что в это не веришь. Если даже перед тобой возникнет привидение, ты его, папа, просто не заметишь. А ты что скажешь, Кевин?
Сразу Кевин не ответил, не смог. Сверкнула еще одна вспышка, но не перед глазами, а в голове.
— Кев? Земля вызывает Кевина.
— Я думаю, возможно, ты права, — медленно произнес он.
— О Боже! — Джон Дэлевен встал. — Вот она, месть Фредди и Джейсона [3] : мой сын думает, что в подаренной ему камере обретается призрак! Я иду спать, но, прежде чем поднимусь наверх, все-таки выслушайте мое мнение: камера, раз за разом выдающая одну и ту же фотографию, да еще такую примитивную, как эта, — очень уж скучное проявление сверхъестественного.
— Однако… — Кевин пристально вглядывался в фотографии.
— Я думаю, нам всем пора спать, — вмешалась миссис Дэлевен. — Мег, если ты жаждешь досмотреть до конца этот шедевр кинематографии, то можешь это сделать утром.
— Но уже самый конец! — воскликнула Мег.
— Я посижу с ней, а потом мы вместе поднимемся наверх, — пообещал Кевин.
Пятнадцать минут спустя, когда от злобного Чаки отделались (по крайней мере до следующей серии), брат и сестра разошлись по своим комнатам. Но сразу заснуть Кевину не удалось. Он лежал в кровати и долго еще прислушивался к порывам ветра и шелесту листвы, думая о том, как камера может выдавать одну и ту же фотографию и что сие может означать. И уже почти во сне понял, что решение давно принято: он оставит полароидную камеру «Солнце» у себя, во всяком случае, на какое-то время.
Эта камера моя, подумал Кевин, повернулся на бок, закрыл глаза и через сорок секунд крепко спал.
Среди тиканья и таканья никак не менее пятидесяти тысяч часов, не обращая на них ни малейшего внимания, Реджинальд «Поп» Меррилл с помощью прибора, отдаленно напоминающего офтальмоскоп, просвечивал внутренности полароидной камеры «Солнце-660». Очки Поп сдвинул на лысый череп: вблизи он прекрасно видел и без них.