— Дорогая моя, дорогая… Видишь, этот жалкий мужлан даже не смог удовлетворить тебя! Признайся, ты ведь ждала, когда я приду домой… — Фернанда была преисполнена радостью от того, что ощущали ее пальцы.

— Фернанда, милая, никто не любит меня так, как ты, — Сюзетта хорошо знала, что от нее требуется. Поддерживаемая столь искусными в совращении руками, она вновь медленно погрузилась в воду и, лежа на спине, широко раскинув колени, с наслаждением отдалась пронизывающим все ее тело ощущениям В следующий миг стройное тело Фернанды ловко, как морское животное, скользнуло в ванну, лишь слегка расплескав душистую воду, и тесно прижалось к вздрагивающей девушке.

Дорогое кружевное белье намокло и прилипло к коже Фернанды, бретельки лифчика сползли уже с обоих плеч, обнажив обе маленькие остроконечные груди. Глаза Сюзетты расширились от чувственного восторга, она повернулась, расплескивая воду, и легла лицом к Фернанде. Приоткрыв губы навстречу поцелую, она осторожно сжала обнаженные груди Фернанды. «А-а!» — простонала она сквозь долгий поцелуй, когда пальцы Фернанды затрепетали между ее ног, ловя последнюю дрожь наслаждения.

Открыв глаза, Сюзетта устремила на Фернанду долгий испытующий взгляд. Старшая подруга приподняла ногу и обвила ее бедро, раздвигая свои, как бы приглашая Сюзетту.

— А ты предъявляешь мне требования, в точности как мужчина! — произнесла Сюзетта с ленивой улыбкой.

— Ну что ты! Никогда не говори таких вещей! — глаза Фернанды сверкали от возбуждения. — Ты ведь знаешь, я обожаю тебя, я ничего не могу от тебя требовать.

— И что же?

— Я в твоей милости, дорогая, — в словах Фернанды прозвучало смирение.

Сюзетта улыбнулась и очень медленно просунула руку под мокрые кружевные трусики, прилипшие к животу подруги. Она нарочно продлевала муки Фернанды, всем своим существом жаждавшей интимной ласки, и, слегка теребя кончиками пальцев завитки волос, доводила ее до болезненно-сладостного изнеможения. Когда она наконец дотронулась до нежной игрушки, у Фернанды вырвался долгий полувздох, полустон.

— Да-да, теперь можешь стонать, — сказала Сюзетта. — Я отдыхала и расслаблялась, а ты пристала ко мне и начала меня заводить, не задумываясь о последствиях. Не думай, что я удовлетворюсь одним маленьким оргазмом в ванне! Это лишь начало: я собираюсь осушить тебя и дотащить до постели, а там, дорогая Фернанда, я уложу тебя на спину, и широко раздвину тебе ноги, и буду любить тебя, пока не доведу до обморока.

— Я тебя обожаю, Сюзетта, я тебя обожаю! — выдохнула Фернанда, дрожа от страсти.

Мадам Ивер у себя дома

В элегантном салоне Ивонны Ивер — огромное трюмо в изящной оправе с узором из лилий, стильная мебель с белой атласной обивкой, по углам четыре бюста тонкого лиможского фарфора, в натуральную величину, на подставках из розового мрамора. И среди всей этой роскоши хозяйка дома выглядела самым изысканным произведением искусства. Ивонна полулежала в кресле стиля модерн, выгнутом наподобие лебединой шеи, небрежно опершись на него одной рукой, вытянув скрещенные в щиколотках ноги с узкими ступнями в мягких комнатных туфельках из белой глянцевой кожи.

Было одиннадцать тридцать утра; в ожидании визитов Ивонна надела роскошный пижамный костюм из белого шифона. Обшлага и воротник облегающего жакета были изящно присобраны, а покрой брюк подчеркивал совершенство линий ее ног. Вышитая на кармане над выпуклостью левой груди буква «И» притягивала взор.

Улыбнувшись, Ивонна плавным жестом подала Арману тонкую руку с длинными пальцами, слишком хрупкими для массивного перстня с рубином и бриллиантами.

«Ах, какая же игра лучей!» — подумал он склоняясь над этой рукой. На атласе кресла — едва прикрытое тонким шифоном стройное тело, цветовые пятна тщательно продуманы: яркая губная помада клубничного оттенка, желтовато-зеленое ожерелье, но главное — блестящие темно-каштановые волосы. Ивонна носила короткую прическу с пробором слева, косая челка прикрывала лоб до правой брови, а по бокам гладкая волна волос ниспадала до мочек ушей. Очевидно, уже в столь ранний час горничная успела основательно потрудиться над прической хозяйки, чтобы создать подобное совершенство.

Обстановка наводит на размышления, подумал Арман, усаживаясь в белое атласное кресло (суперсовременная мебель не имела подлокотников). В самом деле, все убранство салона преследовало цель поразить посетителя, намекнув на неординарную личность хозяйки или даже на загадочные глубины ее души, и увлечь его этими загадками. Обилие белого цвета наверняка символизировало нежность и непорочность юности, неизбежно порождая страстные фантазии о совращении мнимой невинности. Но притязаниям на образ незапятнанной чистоты противоречили и пикантный фасон сверхмодного костюма, и томная поза Ивонны, и ее уверенность в себе.

В общем, заключил Арман, эта женщина — сложная, скрытная и, быть может, даже опасная натура. Совсем не то, что ее сестра, прямая и чистосердечная Мадлен. Мадлен вызывала у него и любовь, и восхищение, и уважение. Ложась с нею в постель, он испытывал настоящую страсть. А дорогостоящая и хитроумно обставленная соблазнительность Ивонны возбуждала его и вместе с тем отталкивала. Но такова уж была природа Армана, что он не мог не воспламениться желанием от одной лишь мысли о том, что легкое одеяние Ивонны — единственная преграда между ее стройным, ухоженным и надушенным телом и его ненасытными глазами, руками и губами.

Однако, поразмыслив, он решил, что под шифоном пижамы должно быть и белье. Острия маленьких грудей Ивонны упирались в легкую ткань, но невозможно было разглядеть, красные ли они, розовые или же коричневатого оттенка. А где сорочка, там и подходящие трусики. Значит, если случится немыслимое и Ивонна по небрежности позволит длинному жакету приподняться до того места, где сходятся воедино ее бедра, темные завитки волос не откроются глазу сквозь полупрозрачную ткань брюк.

Размышления Армана о шелковых вещицах Ивонны немедленно пробудили любопытство его неугомонного дружка, и тот напомнил о себе нетерпеливым подрагиванием. Но, будь Арман вполне честен с самим собой — что редкость для большинства мужчин, — он бы признал, что приветливость Ивонны в сочетании с ее расчетливой чувственностью несколько настораживает. Хотелось бы знать что ожидает ее любовников, когда она теряет к ним интерес? А со столь требовательной женщиной это наверняка происходит регулярно. Неужели она немедленно дает отставку мужчине — выжатому, как лимон, телесно, душевно и материально? Нет, нет, не похоже…

Как бы то ни было, Арман пришел с визитом к ней, а не к Мадлен — и не только потому, что Мадлен как раз уехала в Версаль навестить подругу. Он знал об этом, поэтому и явился на квартиру мадам Ивер. Не с тем, чтобы предстать в роли поклонника и соискателя ее милостей — нет, цель Армана была сложней… и никак его не красила.

Бурный роман с Мадлен, длившийся уже два месяца, поглощал все его существо. Но, по правде говоря, были и еще кое-какие желания, которые он настойчиво стремился удовлетворить. Для Армана, как и для ценителя наслаждений герцога Мантуанского из оперы Верди, слова «Та иль эта», поскольку дело касалось доступных ему хорошеньких женщин, были вопросом немалого значения. Мадлен, Доминика, Сюзетта — у каждой был в любви свой особый стиль! Так чего ради он, Арман — красивый, независимый холостяк, — будет ограничиваться прелестями лишь одной из своих шикарных приятельниц? Странно даже представить такое!