Он посмотрел на часы и принял решение. В запасе у него оставалось еще минут двадцать, а то и все полчаса, но пробке конца не предвиделось. Федор Филиппович преодолел искушение отчитать водителя за то, что тот, как последний чайник, ухитрился увязнуть в пробке, и ограничился коротким приказом:
— Давай к обочине.
— Зачем, товарищ генерал? Выйдем из своего ряда — застрянем надолго. Пока обратно вклинишься… Может, потерпите?
— Я тебе что сказал? — нахмурился Потапчук. — Живо к тротуару!
— Есть, — нехотя сказал водитель, всем своим видом выражая недовольство. Как и все водители, в глубине души он считал, что пассажир, независимо от воинского звания и должности, должен тихонько сидеть на отведенном ему месте, сопеть в две дырки и терпеливо ждать, когда его, бесполезного, благополучно доставят к месту назначения. Ну, в крайнем случае пассажир может сгодиться на то, чтобы развлечь водителя разговором о погоде и последних новостях внутренней политики — только на это, и ни на что больше. — Только, товарищ генерал, — продолжал он, останавливая машину у бровки тротуара, — потом не говорите, что это из-за меня вы на встречу опоздали.
— А то из-за кого же? — удивился Потапчук, держась за дверную ручку и стоя одной ногой на бордюрном камне. — Кто, если не ты, в час пик на Кутузовский выехал? Как будто боковых улиц не существует… Карту купи, деревня! — заключил он.
— «Джентльменов удачи» не вы один смотрели, — буркнул ему в спину водитель. Демократичные манеры и отходчивый характер генерала Потапчука были хорошо известны всем сотрудникам ведомственного гаража, из-за чего Федор Филиппович постоянно страдал. — Дерево ему нужно… вот такое…
Водитель растопырил пальцы обеих рук, изображая пальму. Генерал, который уже наполовину вылез из машины, грозно обернулся.
— Поговори у меня. Живо в таксисты загремишь! Набьешь на своего «жигуленка» трафарет «Эх, прокачу!» — и вперед, пьяных братков из кабака в кабак возить…
— Я-то не пропаду, — не полез за словом в карман водитель, — братва хотя бы платит по-человечески. А вот вас, товарищ генерал, кто тогда возить будет?
— Товарищ Сталин говорил, что незаменимых людей нет, — наставительно произнес Федор Филиппович. — И вообще, я тогда пешком ходить стану. Раза в три быстрее получится. Все, хватит, некогда мне с тобой болтать. Когда это безобразие кончится, приезжай… ну, сам знаешь куда. Я там буду. Припаркуйся где-нибудь и жди.
— А долго ждать?
— Сколько надо, столько и жди. А замечу, что халтуришь, тебе небо с овчинку покажется, так и знай.
— Есть, — повторил водитель еще более недовольным тоном.
Водитель был пожилой, всего лет на пять моложе Федора Филипповича, и водил закрепленную за генералом Потапчуком «Волгу» уже очень долго — лет восемь, наверное, а то и все девять. И все эти годы они с Федором Филипповичем препирались и бранились, получая от этого обоюдное удовольствие, которое оба старательно скрывали даже от себя самих. Правда, скрывать что-то от других порой бывает сложнее, чем от себя, и про генерала Потапчука с его водителем частенько говорили: «Милые бранятся — только тешатся».
Однако сейчас привычная перебранка не доставила Федору Филипповичу никакого удовольствия. Этот словесный пинг-понг сегодня казался частью какого-то бессмысленного и надоевшего, но при этом строго обязательного ритуала — как, впрочем, и все остальные действия, которые генералу приходилось производить на протяжении последних трех недель. Ритуальные телодвижения начинались с момента пробуждения и заканчивались поздно вечером там же, в постели, щелчком выключателя укрепленного над генеральской кроватью бра. Все это, по мнению Федора Филипповича, было пустой тратой времени — буквально все, за исключением операции «Песок», в разработке и осуществлении которой он теперь принимал самое живое и деятельное участие. Увы, пресловутая операция была еще очень далека до завершения и сейчас находилась в стадии, которую Федор Филиппович ненавидел всеми фибрами души, — той самой стадии, когда все, что можно было сделать, уже сделано и остается только терпеливо ждать, мучительно гадая, все ли ты сделал правильно и верны ли были твои расчеты и предположения.
Раскаленный асфальт дышал жаром, как будто там, под землей, в тоннелях метро, кто-то оборудовал доменную печь. Федор Филиппович, придерживая локтем неизменный портфель, чуть-чуть ослабил узел галстука и поспешно укрылся в жиденькой тени лип, распустившаяся листва которых успела изрядно запылиться. Он зашагал вперед, раздраженно чувствуя, как размокает от пота крахмальный воротничок белой рубашки. Под мышками тоже было горячо и мокро, и это не прибавляло Федору Филипповичу хорошего настроения.
Идти было совсем недалеко, квартала четыре. В общем-то, отпускать машину не имело смысла, генерал почти не сомневался, что водитель окажется на месте раньше его и потом не преминет высказаться по этому поводу. Но сидеть в душном салоне автомобиля, изнывая от нетерпения, было превыше его сил, потому он и решил немного пройтись пешком. Когда идешь, затрачиваешь хоть какие-то мускульные усилия, создается приятная иллюзия занятости: вроде бы делаешь что-то, двигаешь что-то вперед. Да так оно и есть на самом деле — ты действительно что-то двигаешь, даже если это «что-то» — твое собственное тело…
Офис Николая Степановича Корнеева располагался в старом шестиэтажном здании, которое, как понял Федор Филиппович, целиком сдавалось внаем различным фирмам и организациям. Следуя полученным по телефону указаниям, генерал вошел во двор, отыскал нужный подъезд и внимательно изучил укрепленную на стене рядом с дверью табличку с номерами офисов. Он набрал трехзначный номер на вмонтированной в железную дверь панели, нажал кнопку звонка и, подняв голову, поискал под бетонным козырьком навеса следящую камеру. Камеру он так и не нашел — надо полагать, она была хорошо замаскирована. «Чтобы не свистнули, — решил генерал. — Россия! Если ставишь видеокамеру, чтобы следить за порядком, рядом непременно нужно ставить омоновца с дубиной, чтобы следил за видеокамерой, а то ее непременно сопрут или просто сломают от избытка энергии…»
Его размышления были прерваны щелчком отпираемого замка. Где-то в недрах двери противно заныл электронный сигнал, и Потапчук поспешно потянул дверь на себя и вошел в прохладный вестибюль. Дверь закрылась за ним со сдержанным металлическим лязгом, замок снова щелкнул, и электронное нытье немедленно прекратилось. Федор Филиппович вытер лоб и шею мятым носовым платком и с интересом огляделся.
Смотреть оказалось не на что. Темноватый, без окон, освещенный лампами дневного света тесный холл не блистал архитектурными изысками и, судя по всему, имел чисто утилитарное назначение. Вдоль одной стены зачем-то стояли выстроенные в ряд стулья, а напротив виднелся обшарпанный письменный стол, за которым со скучающим видом томился долговязый субъект в полувоенной одежде темно-синего цвета с какими-то яркими нашивками на рукавах — секьюрити, тот самый омоновец с дубиной, приставленный охранять следящую видеокамеру и систему охранной сигнализации от поползновений вандалов. На столе перед ним возвышался монитор в пожелтевшем от старости светло-сером корпусе. Он был наполовину закрыт развернутой газетой, которую читал охранник. Генерал беспрепятственно миновал этого стража порядка, приблизился к дверям лифта и нажал кнопку вызова.