– Глаша, ты прелесть, – сказал Андрей. – Ты самая прекрасная и заботливая женщина на свете.
Он поставил горшок на стол, Глаша тем временем вылезла из подпола и захлопнула крышку.
На столе стояла запотевшая бутылка вина, хлеб был уже нарезан.
– Я так и рассчитала, – сказала Глаша, – что наш юный джентльмен явится к трем часам. А как калитка хлопнула – я сразу в подпол.
Она засмеялась.
– Вино будешь пить?
– Я на пляже вино пил.
– Зря, – сказала Глаша. – Там жарко, и вино небось было согретое.
– Почти горячее.
Глаша налила ему окрошки в глубокую тарелку, положила ложку густой сметаны.
– Вино надо пить за обедом, охлажденное, не спеша. Это очень полезно для здоровья. А теплую бурду на пляже пьют только пьяницы и бродяги.
– Ну тогда налей бродяге, – сказал Андрей. – Только вместе с тобой. Я не умею пить вино один.
– Значит, ты не гурман, – сказала Глаша. – Сергей Серафимович пьет вино только самое лучшее и для вкуса. Он считает, что собутыльники только мешают.
Вино выпустило пузырьки, и они побежали вверх, некоторые, ленивые, приклеивались к стенкам бокала. Бокал сразу запотел.
– А где отчим?
– Рано ему еще возвращаться.
– Думаешь, не дождусь его?
– Наверное, не дождешься. Автобус отходит ровно в половине шестого. А тебе туда минут пятнадцать идти.
– Ты что же себе не наливаешь?
– Я не одета совсем, – сказала Глаша. – Неловко вино пить в таком затрапезном виде.
– Никакой не затрапезный, – сказал Андрей. – Ты очень красиво выглядишь.
– Хоть передник сниму, – сказала Глаша.
Она поднялась, взяла из буфета еще один бокал, потом сняла передник, бросила его на табурет у плиты.
Они чокнулись. Бокалы зазвенели празднично и тонко.
Вино было холодное, как родниковая вода.
– Вкусно, – сказала Глаша. – Правда вкусно?
– Вкусно, – признал Андрей.
– Я вообще-то сладкое вино люблю, мадеру, но когда жарко – и такое хорошо.
Она вновь наполнила бокалы.
– Тебе скучно здесь, наверное, – сказал Андрей.
– Мне некогда скучать. Весь дом на мне, – сказала Глаша.
– Я никогда не знал, что ты на пианино играешь. Или это тоже фокус был?
– Играю, – сказала Глаша.
Сказала коротко, так что дальше спрашивать было неудобно.
– Ты ешь окрошку, – сказала она, – я сейчас рыбу разогрею.
Андрей ел окрошку, Глаша отошла к плите, разожгла ее и поставила сковородку. Рыба сразу начала скворчать, потянуло запахом подсолнечного масла.
Андрей хотел что-то сказать Глаше – но, обернувшись, забыл об этом, потому что она стояла близко к нему и глаз его натолкнулся на линию бедер и крепкие лодыжки, видные из-под короткого платья.
– Друзей своих видал? – спросила Глаша, не оборачиваясь.
– Видал, – сказал Андрей. Взгляд его поднялся к ее плечам.
– Небось девушки красивые, да?
– Девушки? Да, девушки красивые.
«Что я делаю? Чего я хочу? Разве я влюблен в Лиду, если я так смотрю на Глашу? Наверное, я очень дурной, испорченный человек».
– Ты что? – Глаша обернулась, почувствовав, что Андрей встал и приблизился к ней.
– Ты красивая, – сказал Андрей хрипло.
– Ну полно тебе. – Глаша улыбнулась. – Опять за старое. Какой ты смешной, Андрюша. Погоди, сейчас рыба согреется, поешь и спать пойдешь. Поспать надо, хоть бы часок после обеда.
– Я не хочу больше есть.
Глаша как-то ловко повернулась, сняв притом сковородку с плиты, и дымящаяся сковородка оказалась между ней и Андрюшей. Андрею пришлось отступить.
Положив ему рыбы, Глаша уселась по ту сторону стола, налила еще по бокалу вина и сказала:
– За твое счастье. Чтобы все у тебя было хорошо и чтобы учился ты лучше всех. И чтобы красавицу встретил, добрую. Выпьем.
От чая Андрей отказался. Второй день подряд получался нервным, неловким, неладным. «Она все понимает и посмеивается над мальчишкой. Мое горе в том, что я непривлекателен для женщин и они сторонятся меня».
– Я пойду к себе, – сказал Андрей, забыв поблагодарить Глашу за обед.
Раздевшись, он улегся на кровать и накрылся простыней. Кисейная занавеска чуть колыхалась – поднялся ветерок. Шмель, залетевший в комнату, бился о кисею, искал выхода. «Где сейчас Лидочка? Они, наверное, пошли обедать в ресторан на горе. Впрочем, нет, где Коле достать денег? Интересно, а если бы у меня были деньги, дал ли бы я их ему? Наверное, пришлось бы дать».
Вошла Глаша. Она несла стакан с компотом.
Поставила на столик. В другой руке у нее был длинный конверт.
– Это от дяди, – сказала она. – Здесь письмо и деньги на дорогу.
Наклонившись, она протянула конверт Андрею, и тот увидел в глубоком вырезе платья темную впадину между ее полных грудей. Он перехватил руку и потянул Глашу к себе. Глаша молча вырвалась, положила письмо на столик, но потом сама протянула руку, дотронулась до его щеки. Она присела на край кровати и сказала:
– Ну зачем же так, Андрю-уша, я же готовила, по хозяйству…
Андрей провел пальцами по обнаженной руке до плеча, и Глаша потянулась, будто ей было щекотно.
Андрей крепко схватил ее плечо, и Глаша послушно наклонилась к нему и позволила поцеловать себя в губы. Правда, губы ее были сухие, неподатливые, и Глаша резко отдернула голову, так что окончание поцелуя пришлось в щеку.
– Ну зачем же, зачем же, – сказала она. Андрей приподнялся, все сильнее привлекая ее к себе, волосы Глаши разметались и закрывали свет, от них уютно пахло то ли ванилью, то ли сдобным тестом.
Глаша, сопротивляясь, старалась не оказаться на кровати, но притом усилия ее были половинчатыми, как будто понарошку, как будто она боролась с Андреем так, чтобы не победить.
Андрей вновь отыскал ее губы, почувствовал, как они раскрываются навстречу его усилиям, и поцелуй получился мягким, влажным, горячим… Голова шла кругом, и мир перестал существовать… Рука Андрея нашла полную мягкую грудь Глаши. Глаша вздохнула, как будто всхлипнула, и тут рванулась так неожиданно, что Андрей отпустил ее.
– Сейчас, – сказала она, – ты подожди, миленький, сейчас…
Она кинулась к окну и быстро, рывками потянула штору. В комнате сразу стало темнее.
– А то с улицы могут увидеть, – прошептала она, возвращаясь к Андрею, и, повернувшись спиной к нему, сказала: – Ты расстегни сзади, а то пуговки тугие.