И тут я вдруг представила, каким ударом станет эта утрата для моей матери, и ведь именно мне придется сказать ей, что отца и брата казнили как предателей, когда они бились за меня и моего мужа, хотя отец всю свою жизнь боролся за интересы противоположной стороны. Размышляя обо всем этом, я вдруг почувствовала себя такой больной, усталой и исстрадавшейся, какой никогда в жизни не чувствовала; так плохо мне не было, даже когда отец приехал домой после битвы при Таутоне с известием, что наше дело проиграно, даже когда мой первый муж не вернулся с поля брани после сражения с йоркистами при Сент-Олбансе, где, как я потом узнала, он погиб во время атаки.
Да, мне было хуже, чем когда-либо, и теперь я хорошо понимала: гораздо легче разжечь войну, чем надолго установить мир. Я на собственном опыте узнала, что в стране, находящейся в состоянии непрерывных войн, страшно жить и очень опасно растить дочерей и рожать сыновей.
Меня приветствовали в Лондоне как героиню; этот город горой стоял за Эдуарда, но вряд ли это помогло бы ему, если б мясник Уорик попросту прикончил его в темнице. Пока что я вместе с девочками поселилась в хорошо укрепленном лондонском Тауэре; со мной там находились и мои сыновья-подростки, которые пока что вели себя послушно, точно испуганные щенята, поскольку теперь понимали, что победу одерживают не во всех битвах и не каждый обожаемый сын благополучно возвращается с войны к своей матери. Их потрясла гибель дяди Джона, и они каждый день молились, прося Господа спасти и сохранить нашего короля. Все мы в те дни пребывали в печали: мои девочки потеряли доброго дедушку и обожаемого дядю и знали, что над их отцом нависла страшная опасность. Я написала своему родичу, герцогу Бургундскому, и попросила его подготовить безопасное убежище во Фландрии для меня, моих сыновей и дочерей-принцесс, подыскать для нас какой-нибудь маленький неприметный городок и небогатую семью, к которой могли бы приехать «английские родственники». Мне необходимо было такое пристанище, где моих дочерей никто и никогда не найдет.
Герцог поклялся, что все сделает, но предпримет и еще кое-что. Он пообещал поддержать английскую столицу, если она поднимется на мою защиту и защиту короля Эдуарда, и даже прислать свои войска. Также он несколько раз спросил, что слышно от моего мужа и не грозит ли ему опасность.
Разумеется, я ничего не могла написать ему, ничем не могла успокоить. Сведения о моем муже не подлежали разглашению. Теперь Эдуард пребывал в плену, в точности как и бедняга Генрих. Господи, как так вообще получилось? Как у нас в стране могли свершиться подобные вещи? Уорик по-прежнему держал Эдуарда в Мидлхам-Касле, продолжая убеждать лордов, что необходимо признать незаконность претензий Эдуарда на трон и заявить, что он никогда по-настоящему королем не был. И действительно, нашлись такие, кто выразил мнение, что Эдуарду надо отречься от престола, уступив место брату, в противном случае — взойти на эшафот. Они были уверены, что Уорик так или иначе получит либо корону, либо голову Эдуарда. А некоторые и вовсе утверждали: не сегодня-завтра мы узнаем, что Эдуард свергнут и бежал в Бургундию, а может, он уже мертв. Мне приходилось выслушивать все эти жуткие сплетни, не имея никаких вестей от мужа, и гадать, стану ли я вдовой до конца месяца, уже и без того потеряв отца и брата. Ну как можно все это вынести?
Моя мать приехала ко мне к концу второй недели, когда мое нервное напряжение вылилось в непрекращающуюся бессонницу. Она прибыла в Лондон из Графтона, из нашего старого дома; глаза ее были сухими, но сама она как-то согнулась, будто ее ранили в живот и она страдает от невыносимой боли. Стоило мне увидеть мать, и я поняла: мне не придется говорить ей, что она стала вдовой, — ей и самой это было известно. Она потеряла самую большую любовь своей жизни; пальцы ее все стискивали узел на кушаке платья — казалось, она и впрямь пытается зажать нанесенную ей в живот смертельную рану. Мать понимала, что ее муж и сын отошли в мир иной, но никто так и не сообщил ей, как они погибли и почему. Мне пришлось увести ее в свою комнату, закрыть дверь, чтобы не вбежали дети, и подыскать такие слова, которыми можно было бы описать смерть ее мужа и сына. Позорную смерть от руки предателя, постигшую хороших и честных людей.
— Мне так жаль, мама, — заключила я, опускаясь у ее ног на колени и крепко стискивая ей руки. — Мне безумно жаль их обоих. Но обещаю: Уорик поплатится за это собственной кровью! И Георг от меня живым не уйдет!
Мать покачала головой. Подняв глаза, я заметила у нее на лице морщины, которых, клянусь, прежде не было. От нее больше не исходило свойственное ей ранее сияние довольной жизнью женщины, и радость исчезла из ее взгляда, оставив на лице лишь усталые морщины.
— Нет, не надо, — тихо произнесла мать и умолкла. Потом погладила мои косы и продолжила: — Тихо, детка, не плачь. Твой отец не хотел бы, чтобы ты так по нему горевала. Он очень хорошо представлял, что такое риск, ведь это было далеко не первое его сражение. На все воля Божия. Вот, смотри. — Мать вытащила из-за корсажа исписанный от руки листок. — Это последнее письмо отца. В нем он просит передать тебе свое благословение и любовь. Отец писал это, когда ему пообещали свободу. Но думаю, он уже знал правду.
Почерк у моего отца был четкий и решительный, как и его речь. Я читала и просто поверить не могла, что никогда больше не увижу и не услышу его.
— А Джон… — Голос у матери сорвался. — Мой Джон… Какая огромная потеря — и не только для меня! Ведь у него вся жизнь была впереди… — Мать опять помолчала. — Понимаешь, когда твой ребенок вырастает и становится мужчиной, тебе начинает казаться, что все опасности позади, что сердце твое больше не будет разрываться от постоянного страха за него. Ведь уже пережиты все детские болезни, миновала даже черная смерть, унесшая стольких соседских детей; твой мальчик жив и здоров, и ты думаешь, что теперь ему ничто не грозит. И каждый год все больше отделяет тебя от множества тех опасностей, что могли подстерегать его в детстве. Ты ждешь, что скоро твой мальчик станет мужчиной. Я растила Джона, как и всех своих детей, задыхаясь от радостной надежды. А помнишь, как мы женили его на этой старухе ради ее титула и состояния и смеялись, уверенные, что он ее переживет? Ах, какой замечательной шуткой нам это казалось — такой молодой муж и жена-старуха! Мы хохотали, подтрунивая над ее возрастом, и были уверены, что она куда ближе к могиле, чем он. И вот теперь ей суждено увидеть, как в землю опустят гроб с его телом, а она сохранит и свою жизнь, и свое богатство. Как такое возможно? — Мать глубоко вздохнула, и мне показалось, что она сейчас лишится чувств. — И все же мне следовало бы знать заранее. Да, именно мне из всех людей на свете следовало бы все знать заранее! Ведь я обладаю даром предвидения, я должна была это почувствовать, но, увы, некоторые вещи настолько мрачны, что предсказать их невозможно. Сейчас вновь настали тяжелые времена, Англия погрузилась в печаль, и ни одной матери нельзя гарантировать, что ей не придется хоронить своих сыновей. Когда войной охвачена вся страна, когда родич идет против родича, брат против брата, всем сыновьям грозит опасность.
— Ничего, мать Эдуарда и Георга, герцогиня Сесилия, тоже познает эту боль! — яростно воскликнула я. — Ту боль, которую сейчас испытываешь ты! Она поймет, что значит потерять любимого сына, поскольку ее Георгу не жить! Клянусь тебе! Она увидит, как он умрет смертью лжеца, перебежчика и предателя. Ты лишилась сына, но та же участь ждет и ее, даю тебе слово!