Я кивнула и процедила сквозь зубы:
— Эдуарду придется заставить его замолчать. Это не может дальше продолжаться.
— Да, Эдуарду следует заставить его замолчать, причем незамедлительно, — поддержал меня Энтони. — Иначе Георг свергнет вас и уничтожит династию Йорков. Ей-богу, так и произойдет. Вообще-то эмблемой вашей династии следовало бы выбрать не белую розу, а старинный знак вечности.
— Знак вечности? — переспросила я, надеясь, что Энтони как-нибудь меня приободрит, поскольку чувствовала: наступают самые мрачные дни нашего правления.
— Да. Это змея, прикусившая собственный хвост. Сыновья Йорка уничтожат друг друга, брат низвергнет брата, дядья станут пожирать племянников, отцы — обезглавливать собственных сыновей. Это династия, которой просто необходимо постоянно проливать чью-то кровь, даже кровь своих сородичей, когда иного врага под рукой нет.
Я нежно обняла свой большой живот, словно защищая еще не рожденное дитя от столь мрачных пророчеств.
— Не надо, Энтони. Не говори так.
— Но ведь это правда, — мрачно заметил он. — Дом Йорка падет. Что бы мы с тобой ни делали, как бы ни старались, Йорки сами себя пожрут.
Близилось время родов, и я на целых шесть недель удалилась в свою спальню с занавешенными окнами, оставив вопрос с Георгом нерешенным. Эдуард никак не мог придумать, как лучше действовать. Собственно, предательство одного брата другим, тем более в королевском семействе, — вещь для Англии далеко не новая, а уж для его семьи тем более. Но Эдуард испытывал настоящие муки совести.
— Оставь все как есть, пока я не рожу и не выйду из этой комнаты, — посоветовала я мужу, стоя на пороге своих покоев. — Возможно, здравый смысл все же восторжествует и Георг еще станет молить тебя о прощении. Впрочем, мы все успеем, когда я вернусь в свет.
— Держись, милая, будь храброй и мужественной.
Эдуард глянул в сторону моей затемненной спальни, неярко освещенной огнем в камине; стены в ней казались голыми, потому что с них сняли все картины и иконы, ведь ничто не должно было повлиять на лицо и тело новорожденного. Эдуард наклонился ко мне и добавил:
— Я тебя еще навещу.
Я только улыбнулась. Эдуард всегда нарушал строгий запрет, согласно которому в покои роженицы могут входить только женщины.
— Принеси мне вина и засахаренных фруктов, — попросила я, называя запрещенные мне лакомства.
— Принесу, если ты покрепче меня поцелуешь.
— Эдуард, как тебе не стыдно!
— Ну, тогда поцелуешь, как только будет можно.
И Эдуард, отступив от двери, пожелал мне удачно разрешиться от бремени — по всем правилам, чтобы слышали придворные, — и низко поклонился. Я в свою очередь присела перед ним в реверансе и сделала шаг назад. Передо мной в последний раз мелькнули улыбающиеся лица придворных; двери затворили, и я осталась одна, если не считать нянек и повитух. Теперь мне в полном бездействии предстояло ждать, когда появится на свет очередной малыш.
Роды были трудными, затяжными, но все кончилось благополучно, и я наконец обрела его, мое сокровище, чудесного маленького мальчика. Это был настоящий Йорк, с редкими светлыми волосиками и голубыми, как яйцо малиновки, глазами. Он был такой крошечный и легкий, что, когда его положили мне на руки, меня вдруг охватил страх, уж очень беззащитным и уязвимым показался мне младенец.
— Он вырастет, — успокоила меня повитуха. — Маленькие дети быстро растут.
Я улыбнулась, легонько коснулась миниатюрной ручки сына, и он тут же повернул головку и зачмокал губами.
Первые десять дней я кормила его сама, потом была найдена здоровенная кормилица, которая приходила и забирала у меня ребенка. Когда я увидела, как кормилица, сидя на низенькой скамье, неторопливо, спокойно и нежно подносит моего мальчика к груди, в душе моей сразу возникла уверенность, что она непременно его полюбит и станет о нем заботиться. Малыша окрестили и нарекли именем Георг, как мы и обещали его неверному дяде; потом отслужили праздничную мессу, и я вышла из своей темной спальни на яркое августовское солнышко. Оказалось, что за время моего отсутствия новая любовница Эдуарда, эта шлюха Элизабет Шор, воцарившись во дворце, принялась там заправлять. Король прекратил свои пьяные загулы, перестал развлекаться с проститутками в лондонских банях и купил для любовницы дом поблизости от Вестминстера. С нею он и обедал, и спал, и вообще почти все время проводил в ее обществе. Весь двор, разумеется, знал об этом.
— Чтоб сегодня же духу ее здесь не было! — заявила я Эдуарду, когда он, великолепный в своем алом, расшитом золотом халате, навестил меня в спальне.
— Кого? — с безмятежным видом произнес Эдуард.
С бокалом вина он уселся у камина — ну прямо-таки идеал невинного супруга. Махнув рукой, Эдуард отпустил слуг, и те моментально исчезли, прекрасно понимая, что зреет скандал.
— Твоей Шор! Неужели ты думал, что мне не передадут все дворцовые сплетни, как только я переступлю порог своей спальни? Странно, как это они ухитрились так долго держать язык за зубами! Зато не успела я шагнуть из часовни, как они, спотыкаясь и отталкивая друг друга, бросились мне доносить. Особенно участлива была Маргарита Бофор.
Эдуард засмеялся, скрывая смущение.
— Ты уж прости меня. Я даже не предполагал, что мои поступки вызовут такой интерес.
Я молчала в ответ на эти лживые слова.
— И потом, любимая, мне пришлось так долго ждать тебя, — снова стал оправдываться Эдуард. — Я все понимаю: сперва ты рожала, и роды были трудные, и я всем сердцем тебе сочувствовал, потом ты была поглощена заботами о малыше, но что ни говори, а всякому мужчине нужна теплая постель.
— Ну вот, теперь все позади, я вернулась, — ледяным тоном ответила я, — но твоя постель так и останется холодной. Тебя там будет ждать настоящий снежный сугроб вместо подушки и одеяла, если к завтрашнему утру она отсюда не уберется.
Эдуард потянулся ко мне, обнял, и я тут же почувствовала, как кружится голова от знакомого запаха его кожи, от прикосновений его нежных рук. Я наклонилась и поцеловала мужа в шею, а он проворковал:
— Ну же, любимая, ты ведь на меня не сердишься?
— Ты прекрасно видишь, что сержусь!
— Тогда пообещай, что простишь меня.
— Ты прекрасно знаешь, что я всегда тебя прощаю!
— Мне доложили, что нам уже можно спать вместе. Я так счастлив! А ты такая молодец, что родила еще одного мальчика. Ты такая чудесная. После родов ты всегда выглядишь такой аппетитной пышечкой. Ах, как я хочу тебя! Ну скажи, что теперь мы снова будем счастливы.
— Нет. Сначала ты мне кое-что скажи.
Рука Эдуарда скользнула в широкий рукав моего капота, обвивая и лаская мой локоть, потом мое плечо. Как и всегда, эти его интимные прикосновения вызывали в душе тот же трепет, что и занятия любовью.