Экр стал другим. И я тоже.
Я все еще носила траур по маме. Даже сейчас прошло только два месяца после ее смерти. Я видела ее в снах, которые делали меня счастливой, пока я спала, но заставляли горько рыдать при пробуждении. Однажды мне приснилось, что я сижу перед зеркалом, надевая шляпу, а она входит в комнату из сада, в котором рвала цветы. «О, мама! — сказала я ей во сне. — А я думала, что ты умерла». И она легко рассмеялась: «О нет, моя дорогая! Я не доставлю тебе такой неприятности!» И я проснулась после этого сна такой радостной и счастливой, что долго не могла поверить, что это всего лишь сон.
В другой раз мне приснилось, что мама входит в гостиную и спрашивает, куда подевалась ее одежда. Я, заикаясь, ответила, что отдала платья, так как считала ее мертвой. И она опять рассмеялась легким счастливым смехом и, обернувшись к окну, позвала дядю Джона, чтобы он посмеялся вместе с ней. Я переводила взгляд с одного смеющегося лица на другое и верила, что произошла чудовищная ошибка и они оба живы.
Я не могла принять ее смерть. Бабушка просила меня поверить наконец в это несчастье и примириться с ним. Я улыбнулась и ничего не ответила.
Я не могла ни принять это, ни избежать горькой правды. Просто я не верила, что никогда не увижу маму опять. И хотя я рыдала по ней во время своих долгих прогулок и мне до боли не хватало прикосновения ее нежной руки к моему лбу, ее улыбки и любящего голоса, во мне одновременно жили две мысли: мысль о том, что я никогда ее больше не увижу, и неверие в то, что она оставила меня навсегда.
Я была очень одинока.
Мама была мне спутником и самым лучшим другом, и я прежде никогда не замечала, как подолгу держит нас взаперти осень. Когда окончательно похолодало и мои прогулки стали короче, оказалось, что я почти все время провожу в гостиной. Иногда я усаживалась подле камина и пыталась найти радость в том, что сижу в тепле, иногда, наоборот, я садилась у холодного окна и, прижимаясь к нему лбом, следила, как струятся по стеклу дождевые капли, и ждала сумерек, потом ждала ночи, чтобы пойти спать, а ночью ждала рассвета.
Я заметно отяжелела, все больше и больше уставала и злилась на свое неповоротливое тело, которое заставляло меня проводить долгие часы в одиночестве, пока Ричард то ездил в Экр, то отправлялся к холмам, то на общественную землю, а иногда заглядывал на огонек к знакомым арендаторам.
Среди наших зажиточных соседей он был довольно популярен. Бедняки были, конечно, заодно с Экром, они покупали у нас пшеницу, корма, сено, и им был нужен щедрый сосед. Но те, кто был побогаче, сами стремились устанавливать высокие цены и вести хозяйство жесткой рукой.
У них за столом всегда находилось место для красивого молодого сквайра, и Ричард возвращался домой после таких отлучек в добром настроении, хмельной от портвейна и полный очарования.
Его авторитет заметно вырос с тех пор, как он стал хозяином Вайдекра. Никто не осмелился бы спорить с ним, и жалобы на него могла слышать только я.
К тому же он стал намного увереннее в себе. Я же, которую прежде называли «сквайр Джулия», превратилась в полную усталую женщину, что вечно сидела в одиночестве в гостиной и тосковала по своей умершей маме, по своему другу, заключенному в лондонскую тюрьму, и боялась рождения собственного ребенка как следующего сквайра Лейси.
Но один друг у меня еще оставался.
Я часто вспоминала о нем. Я думала о нем почти каждый день с тех пор, как умерла моя мама. И думала я о нем без стыда. В моих мыслях не было того, чего должна стыдиться замужняя женщина. Я всего лишь вспоминала о молодом человеке, который был рядом со мной, когда мама была здорова и счастлива и когда была счастлива я в тот короткий сезон в Бате.
Я думала о Джеймсе.
Он был молод, он был богат, и я знала, что он все сделает, если я попрошу его.
Я встала со стула и зажгла свечу. Затем прошла в библиотеку и достала из ящика почтовую бумагу, конверт и воск для печати. Захватив перо и чернила, я вернулась в гостиную и принялась писать. Я ожидала, что с трудом буду находить нужные слова, но письмо писалось легко и просто, так же легко и просто, как мы с ним танцевали, болтали и смеялись.
Дорогой Джеймс,
Вы будете удивлены, получив это письмо, но я знаю, Вы поймете, почему я обратилась к Вам. Я нуждаюсь в Вашей дружбе, нет, не для себя, но для одного моего друга, который находится в отчаянном положении.
Вы, должно быть, помните Ральфа Мэгсона, нашего управляющего? Он был схвачен и заключен в тюрьму по обвинению в каком-то мятеже, случившемся много лет назад, прежде чем я смогла помочь ему.
Вы премного обяжете меня, если свяжетесь с ним и обеспечите его необходимой защитой закона и средствами на это.
Деньги, которых это, вероятно, потребует, я Вам непременно верну, как только смогу. Но помочь ему необходимо сейчас, дело не терпит отлагательств.
Я прошу прощения, что вынуждена прибегнуть к Вашей помощи, но больше мне обратиться не к кому.
Ваш друг,
Джулия Мак-Эндрю (урожденная Лейси).
В той спешке и страхе за Ральфа лучшего я не могла придумать. Я запечатала письмо и вызвала Дженни в гостиную.
— Это насчет мистера Мэгсона, — объяснила я ей.
Я знала, что Ричарда нет дома, но все равно говорила шепотом. Она тоже испуганно покосилась в сторону двери.
— Отнесите это письмо в деревню, отдайте Джимми Дарту и скажите, что его нужно вручить мистеру Джеймсу Фортескью. Джимми сумеет доставить письмо в их дом в Бристоле. Я надеюсь, что мистер Фортескью найдет способ помочь Ральфу Мэгсону.
— А, это ваш молодой человек, — догадалась Дженни.
— Да, — подтвердила я и глубоко вздохнула. — Мой муж не должен знать о том, что я пишу ему. — Я покраснела до корней волос при мысли о том, что я говорю. — Берегите письмо, Дженни. Это ради спасения Ральфа.
Она понимающе кивнула.
— Я все поняла и сейчас же отнесу письмо в деревню. Миссис Гау не хватится меня, если вы не будете вызывать меня примерно час.
— Хорошо, — согласилась я и подошла к своему письменному столу. — Дайте Джимми эту гинею, ему хватит на путешествие. И скажите, чтобы он торопился. Дело очень срочное.
В ее грустных глазах мелькнула тень улыбки.
— Мы освободим его, мисс Джулия! — сказала она радостно. — Я уверена в этом!
С этими словами Дженни вышла, и через несколько минут я видела, как она торопливо идет вдоль аллеи, придерживая на груди шаль, под которой, я не сомневалась, было спрятано письмо.
И я приготовилась ждать ответа.
Я подумала, что Джеймс, возможно, захочет написать мне после того, как увидится с Ральфом, и положила себе на ожидание неделю. Но я с нетерпением ждала возвращения Джимми. Я считала, что он непременно придет в Дауэр-хаус, чтобы передать, что видел Джеймса. Я терпеливо ждала три дня. Для верности я прождала еще четвертый. На пятый день я заказала экипаж и отправилась в Экр.