Когда Токло проснулся, тусклый сумрачный свет просачивался сквозь наваленные сверху ветки и кучи снега. Он поморгал, не понимая, отчего это ему так холодно и неприятно. Дело было совсем не в жесткой земле под боком. Что-то было не так.
Токло повернулся на другой бок и увидел, что брат лежит у него за спиной, подвернув лапы под грудь. Когда Токло завозился, Тоби прижал лапы к мордочке, провел по щекам, а потом снова замер. Дыхание его было частым и поверхностным, и пахло у него из пасти как-то странно.
Токло повел носом в его сторону и почуял все тот же резкий запах, который заметил еще вчера. Шерсть у Тоби была холодной, еще холоднее, чем у Токло вчера вечером. И тут Токло вдруг с ужасом понял, что глаза у брата широко открыты. Токло ждал, что Тоби что-нибудь скажет, но брат молчал. Глаза его затуманились, как будто он видел перед собой пелену облаков, а не Токло.
— Тоби! — шепотом позвал Токло. Уши брата даже не шевельнулись. Токло осторожно вытянул лапу и дотронулся до плеча Тоби. С братом творилось что-то очень странное. Сначала он часто-часто задышал, а потом дыхание его вдруг стало замедляться.
— Тоби! — снова позвал Токло. — Тоби, ты уходишь в реку? Ты превращаешься в водяного духа?
Ответа не было. Токло было страшно, но при этом его разбирало любопытство. Неужели он сейчас увидит, как медведь превращается в духа?
Внезапно Тоби судорожно вздохнул и затих. Токло быстро отдернул лапу, сел и обнюхал Тоби. Запах был все тот же, резкий и гнилостный, но что-то в нем как будто исчезло. Глаза Тоби были закрыты.
Он был мертв.
Что теперь делать? Никакого духа Токло так и не увидел. Может быть, он уже ушел в реку? Или никуда не ушел, а прячется у Тоби в шерсти? Токло потолкал Тоби лапой, но дух все равно не вылетел.
И тут за спиной у него что-то шевельнулось, и Токло даже подпрыгнул от страха. Но это была всего лишь мама. Ока проснулась, потрясла головой и встала. Она сонно огляделась по сторонам и вдруг увидела Тоби.
С громким криком она отпихнула Токло в сторону и наклонилась над мертвым медвежонком.
Страшный стон вырвался из груди медведицы, она поднялась на задние лапы и, задрав морду в небо, громко зарычала от горя и ярости. Ее крик эхом облетел скалы и зазвенел в ушах Токло; он испуганно съежился возле маминых лап и накрыл лапами голову, боясь, что камни сейчас посыплются на них сверху.
Ока снова упала на все четыре лапы и с грозным рычанием набросилась на Токло.
— Почему ты не разбудил меня? Почему? Как ты мог просто дать ему умереть?
— Я… — растерялся Токло. — Но я… Я ничего не делал! То есть я не знал, что тут можно сделать!
— Ты мог бы разбудить меня! — простонала мать. — Почему ты этого не сделал? — Она снова страшно завыла, она готова была в своей ярости сокрушить все скалы вокруг, все деревья и само небо. — Почему вы отняли его у меня? Почему вы отнимаете у меня всех моих медвежат? Почему они должны умирать? Чем они прогневили вас?
Она упала на снег рядом с Тоби, зарылась носом в его шерсть и стала толкать его лапами, словно хотела заставить подняться.
— Я даже не попрощалась с ним! — плакала она. — Мой бедный медвежонок, бедный малыш, он умер один, совсем один…
Голос ее оборвался, и Ока зашептала так тихо, что Токло ничего не мог расслышать. Он отошел в сторону и уселся на краю берлоги, дожидаясь, когда мама встанет, и они пойдут дальше. Она ведь не забыла, что они идут к реке?
Он уныло сгорбился, и шерсть у него встала дыбом от жалости к самому себе. Почему мама так разозлилась на него? Что он такого сделал? Разве он виноват, что не родился слабым и неприспособленным к жизни? Неужели мама не видит, что он хочет о ней заботиться, да только она ему не позволяет? Почему она говорит, что водяные духи забрали всех ее медвежат? Ведь он, Токло, еще жив! Неужели он совсем-совсем ничего для нее не значит? Тоби сейчас, наверное, плавает в реке вместе с лососями… Там ему уж точно лучше, чем на земле, где он только и делал, что мерз, плакал, голодал и жаловался. А раз для Тоби так лучше, то и для них с мамой тоже.
Тем временем свет разгорался над горами, яркие отсветы зажглись на снегу, а верхушки гор окрасились ослепительным белым золотом. Ока, как поваленное дерево, лежала рядом с Тоби. Токло недовольно пошевелился. Она что, целый день собирается тут пролежать? Когда же они пойдут в горы?
Время шло, но Ока по-прежнему не шевелилась. Когда солнце прошло половину пути до верхушки неба, Токло робко поднялся и подошел к матери.
— Мама? — позвал он. Она не ответила, не открыла глаз и даже ухом не повела в его сторону. — Мам? — повторил медвежонок. — Когда мы пойдем к реке?
Ока медленно подняла голову, повернулась к Токло и устало опустила подбородок на лапы.
— Тоби уже никогда не попадет к реке, — еле слышно прошептала она. — Не надо ему было умирать здесь!
Токло подождал, не прибавит ли она еще что-нибудь. Но мама снова замолчала, и тогда он спросил:
— А как же мы?
— Мы опоздали! — сипло проскрежетала Ока. — Это мы виноваты в том, что он умер, и водные духи уже никогда его не найдут!
Ночью ветер стих, и Каллик очутилась одна в тихом и пустом мире. Тьма над ее головой была усеяна сверкающими холодными искорками, а лед под лапами опасно прогибался под ее тяжестью, как будто вода пыталась вырваться из-под него на свободу.
Мамы больше нет. Каллик никак не могла в это поверить. Разве Ниса может умереть?
Лапы у Каллик постепенно оживали, она уже могла пошевелить ими, но продолжала лежать на льду. Зачем вставать? Зачем шевелиться? Ей все равно некуда идти. Она осталась совсем одна.
Высоко в небе она видела призрачные очертания медведицы Силалюк, бегающей вокруг Путеводной Звезды. Наверное, Малиновка, Кукша и Синица были злыми касатками птичьего мира, они долго выслеживали и гнали бедную медведицу, а потом набросились на нее, убили и расклевали, оставив одни косточки? Горе снова стиснуло сердце Каллик, и она уткнулась носом в снег. Где сейчас дух ее мамы? Неужели он тоже ушел под воду и плавает там теперь, среди теней?
Каллик не знала, сколько пролежала на льду. Она чувствовала, как сердце ее стучит все медленнее и медленнее, а тело постепенно замерзает. Она смутно слышала, как ветер с воем гонит по льду снег и заметает ее спину. Может быть, если она пролежит тут долго-долго, снег укроет ее совсем, превратит в белый сугроб, и она исчезнет навсегда… как мама.
Сквозь завывание ветра доносился тихий плеск воды и потрескивание льда. Рррраааххх, — скрипел лед. Ооооох… Скрррр… Может быть, это ледяные духи оплакивают ее маму?
Бррраааат, — шептал лед. Таккииииик…
Каллик пошевелила ушами.
Таааа…ккииииик, — снова прошептал лед.