— Преступница?
— В последний раз повторяю. — Он уже теряет терпение. — Вас лишили прав состояния и приговорили к смертной казни. Никакого суда не будет, говорю я вам. Вы признались во всех своих грехах, ничего не отрицали. Теперь настало время приговора.
— Я во всем призналась, чтобы меня простили, — напоминаю я.
До чего у дядюшки сердитый вид!
— Но вас не простили. Королю оставалось только утвердить приговор.
— И? — Я не оставляю веселенького тона.
Дядюшка с шумом выдыхает, будто старается справиться с приступом гнева:
— Его величество король утвердил смертный приговор.
— Но он меня, конечно, простит, когда я прибуду в Тауэр?
Он качает головой, и мне в сердце закрадывается тревога.
— Боже мой, детка, не будь такой идиоткой. Нет никакой надежды на прощение. Когда ему в первый раз доложили о том, что ты натворила, он вытащил меч и поклялся убить тебя собственноручно. Все кончено, Екатерина. Пора готовиться к смерти.
— Быть такого не может, мне всего шестнадцать! Нельзя казнить того, кому только шестнадцать.
— Можно, — угрюмо произносит он. — Поверь мне, можно.
— Король не позволит.
— Он сам приказал вести тебя на казнь.
— А вы мне не поможете?
Глаза у него холодные, как у мороженой рыбы.
— Только не я.
— Кто-нибудь же должен это прекратить!
Он поворачивает голову и командует:
— Заберите ее.
В комнату строем входят несколько королевских гвардейцев; они, бывало, так красиво маршировали под моими окнами.
— Никуда я не пойду. — Теперь мне и впрямь страшно. Вытягиваюсь во весь рост и грожу им: — Никуда не пойду. Вам меня не заставить.
Они застывают на месте, смотрят на герцога. Он резко взмахивает ладонью:
— Взять ее!
Я мчусь в спальню, захлопываю за собой дверь, но они уже тут как тут, не дают дверям закрыться, догоняют меня. Я хватаюсь за столбик кровати, держусь крепко.
— Никуда не пойду! — ору. — Не смейте меня трогать! Убирайтесь! Я английская королева! Никто не смеет меня тронуть!
Один из стражников хватает меня за талию, другой отдирает пальцы от столбика. Свободной рукой леплю первому пощечину, да с такой силой, что он меня от неожиданности выпускает, но тут третий солдат снова меня ловит, а второй уже держит за руки, и так крепко, что я, как ни стараюсь, не могу освободиться. Стражник выкручивает мне руки, слышу, как рукав трещит по швам.
— Пустите меня! — кричу я. — Вы не смеете меня трогать! Я Екатерина, королева Англии. Не смейте ко мне прикасаться, моя персона неприкосновенна. Пустите же!
Дядя стоит в дверях, лицо мрачнее тучи. Кивает одному из стражников, тот наклоняется, хватает меня за ноги. Я пытаюсь лягаться, но они сильнее. И вот уже трое солдат выволакивают меня из комнаты. Служанки заливаются слезами, старший слуга от ужаса побелел.
— Помогите мне, прогоните их! — кричу я, но он только качает головой, прислонившись к двери, чтобы не упасть. — На помощь! Пошлите за…
Тут я умолкаю, послать-то не за кем. Мой дядя, мой опекун и наставник, стоит рядом, все это творится по его приказу. Бабушка, сестры и мачеха сами под арестом, остальные члены семьи пытаются всех убедить, что со мной незнакомы. Некому меня защитить, никто меня никогда не любил — только Фрэнсис Дирэм да Том Калпепер, да и те оба мертвы.
— Не пойду в Тауэр! — рыдаю я, еле дыша, пока эти великаны волокут меня за собой, как мешок. — Умоляю вас, только не в Тауэр. Отвезите меня к королю, я его на коленях буду молить. Если он решит отправить меня в Тауэр, тогда и везите, но только не сейчас, я еще не готова. Мне только шестнадцать. Мне еще рано умирать.
Они не отвечают, маршируют по сходням к барке. Я дергаюсь слегка — может, удастся броситься в реку и улизнуть, но они крепко меня держат, и руки у них сильные. Бросают меня на помост на корме и только что на меня не садятся, чтобы я не ускользнула. Держат за руки и за ноги, я плачу и умоляю отвезти меня к королю, а солдаты отворачиваются, смотрят на воду, словно глухие.
Дядюшка и члены совета возвращаются на барку, вдут чинно, словно похоронная процессия.
— Милорд герцог, выслушайте меня! — зову я, а он только качает головой и проходит на нос лодки, где моих криков не слышно.
Я так испугана, что плачу без остановки, слезы сами собой катятся по лицу, из носа течет, а эта скотина держит меня за руки, не дает вытереть глаза. Ветерок холодит мокрые от слез щеки, по губам текут сопли, и я даже нос утереть не могу.
— Прошу вас, прошу вас, — умоляю я, но никто и внимания не обращает.
Барка быстро плывет вниз по течению, время отлива, самое подходящее, гребцы еле касаются веслами воды, ловят течение, которое поможет пройти под Лондонским мостом. Я гляжу вверх. Лучше бы мне туда не смотреть — на мосту две головы, Фрэнсиса Дирэма и Томаса Калпепера, страшные, размокшие чучела, глаза широко открыты, зубы торчат. Чайка пытается устроиться поудобнее в густых черных кудрях Фрэнсиса. Головы моих дружков выставили всем напоказ, рядом с другими, уже совсем бесформенными, птицы давно выклевали им глаза и языки, ковыряют острыми клювами в ушах, стараясь добраться до мозга.
— Прошу вас, — еле слышно шепчу я, сама не зная, о чем умоляю. Просто надеюсь, что этот кошмар прекратится, как будто его и не было. — Прошу вас, добрые господа, прошу…
Мы уже у выходящих на реку ворот, их поднимают, стоит лишь стражникам заметить приближающуюся барку. Гребцы сушат весла, лодка проскальзывает в док, под мрачную тень высокой башни. Смотритель Тауэра, сэр Эдмонд Уолсингем, стоит у причала, ждет меня, словно я просто собираюсь остановиться в королевских покоях, словно я все еще королева, хорошенькая, молоденькая королева. Тяжелые цепи тянут вниз крепостную решетку, и она опускается за нами. Меня берут под руки, выволакивают с барки. Я шагаю заплетающимися ногами.
— Добрый день, леди Екатерина, — вежливо говорит сэр Эдмонд, но я уже столько рыдала, что не в силах говорить, только коротко всхлипываю, с шумом втягивая воздух.
Оглядываюсь, вижу, что дядюшка с барки провожает меня долгим взглядом. Еще минута, и барка пройдет через ворота, он свой долг исполнил и готов поскорее убраться отсюда. Он все сделает, только бы длинная тень Тауэра не пала на него. Поспешит к королю с заверениями — семейство Говард избавилось от паршивой овцы. Мне придется заплатить за то, что наше семейство вознеслось так высоко, мне, а не ему.
— Дядя! — кричу я из последних сил, но он только отмахивается, мол, уведите ее поскорей.
Меня тащат вверх по ступеням, мимо Белой башни, проводят по лужайке. Там уже строят эшафот, деревянный помост в три фута высотой, с широкими ступенями. Рабочие разгораживают места для зрителей. Когда я прохожу мимо, они отворачиваются, и я понимаю: эшафот готовят для меня, а ограждение — для толпы, что придет полюбоваться на мою казнь.