— Вам придется самой о себе позаботиться, — только и говорю я.
— Я не боюсь ничего, — повторяет она. — Никогда не боюсь.
Дворец Уайтхолл, январь 1540 года
Гринвичский дворец ослепил меня, но Уайтхолл потряс до глубины души. Не дворец, а целый город, тысячи зданий, сады и внутренние дворики, разобраться в этом лабиринте, кажется, сможет только природный дворянин. Тут всегда жили английские короли, и любое знатное семейство тоже считало своим долгом выстроить дом рядышком — вот дворцы и расползлись повсюду. Каждый обитатель знает тайный проход, короткий путь, дверцу, выходящую прямо в проулок, прямую дорогу к реке, причал, где молено взять лодку. Все — кроме меня и послов из Клеве. Словно деревенские недотепы, впервые попавшие в город, мы по десять раз на дню теряем дорогу в этой мешанине.
За воротами начинается Лондон — самый тесный, шумный, многолюдный город в мире. С самого рассвета крики уличных торговцев доносятся даже до моих комнат в глубине дворца. Днем шум и суета только возрастают, кажется, покоя не будет нигде и никогда. Нескончаемый поток людей через ворота — что-нибудь продать, заключить сделку и, как объяснила мне леди Джейн, подать прошение королю. Здесь располагается Тайный совет, тут же в Вестминстере заседает парламент, а лондонский Тауэр, укрепленная цитадель, краеугольный камень могущества всех королей Англии, — немного ниже по реке. Если это величайшее королевство станет моим домом, я научусь ориентироваться и во дворце, и в Лондоне. Многотысячные толпы, шум и суматоха с рассвета до заката, но нет смысла прятаться в спальне, надо выйти, пусть люди смотрят на меня.
Только что прибыл мой пасынок, принц Эдуард, завтра его поведут на турнир. Его очень редко допускают ко двору, боятся заразы, а летом — вообще никогда, из-за чумы. Отец боготворит ребенка, эту маленькую белокурую головку невозможно не любить, к тому же он единственный сын, единственный наследник Тюдоров. Единственный сын — это драгоценность; маленький Эдуард — вся надежда новой династии.
Счастье, что он крепкий, здоровый малыш. Золотые волосы, чудесная улыбка, так и хочется схватить на руки, сжать в объятиях. Но он очень независимый ребенок, обидится, наверно, если я стану лезть к нему с поцелуями. В детской я просто сажусь рядом, и он начинает показывать свои игрушки. Радостно протягивает одну за другой, вкладывает мне в руку.
— Ав-ав, — лепечет малыш. — Мяу.
Круглые темные глазки, милая улыбка. Я так и не решилась взять пухлую ручонку, поцеловать теплую ладошку.
Жаль, я не могу остаться в детской на весь день. Малышу все равно, знаю ли я английский, французский или латынь. Он протягивает мне вырезанную из дерева фигурку, торжественно произносит «ляля», я повторяю — «ляля», и он достает что-нибудь другое. Нам обоим не нужно знать английский, чтобы приятно провести часок вместе.
Пора было кушать, он позволил мне посадить его на стульчик и сесть рядом. По приказу отца его обслуживают со всем уважением и почетом. Слуги преклоняют колено, подавая еду, и он, как король, пробует дюжину дорогих блюд.
Еще рано возражать, я только что стала его мачехой, но позже, может быть через месяц, после коронации, я спрошу короля, нельзя ли дать ребенку немного больше свободы, пусть побегает, поиграет, да и еда должна быть попроще.
Хорошо бы приезжать к нему чаще, раз уж ему нельзя жить при дворе. Может быть, мне позволят с ним видеться. Бедный малыш, оставшийся без матери! Я хочу наблюдать, как он взрослеет, становится красивым юношей, добрым королем для Англии. Я сама смеюсь над своим эгоизмом. Конечно, мне хочется стать ему любящей мачехой и королевой, но самое большое мое желание — просто нянчить его. Видеть, как светлеет его личико, когда я вхожу в комнату, каждый день, а не только сегодня. Слушать, как он произносит «коан» — это все, что у него получается вместо «королева Анна», — учить его молитвам, хорошим манерам, показывать буквы. Я хочу его себе! У него нет матери, у меня нет ребенка, я так хочу кого-нибудь любить!
Конечно, он не единственный ребенок моего мужа. Но леди Елизавету вообще не допускают ко двору. Она живет в Хэтфилде, не так уж близко от Лондона, король признает ее только как свою незаконную дочь от Анны Болейн, а поговаривают, и это не так, она вовсе не его ребенок. Леди Джейн Рочфорд, а она-то знает все, показала мне портрет Елизаветы. Волосы у девочки рыжие, как горящие угли, никакого сомнения, чья она дочь. Но король Генрих имеет право сам решать, какого ребенка признать, а какого нет, так что леди Елизавету отослали от двора, она считается внебрачной дочерью короля, а когда вырастет, ее выдадут замуж за мелкопоместного дворянина. Если я раньше не поговорю с ним. Мы будем женаты подольше, может быть, я рожу ему второго сына и он станет добрее к маленькой девочке, которой так нужны забота и тепло.
Принцесса Мария, наоборот, допущена ко двору. Леди Рочфорд рассказала — она долгие годы пребывала в немилости, с самого развода короля с ее матерью. Королева Екатерина категорически отказывалась отпустить мужа, и Генрих объявил, что отвергает и их брак, и их ребенка. Я стараюсь не думать о нем плохо. Это было давно. Кто я такая, чтоб судить? Но карать ребенка за грехи матери — жестоко и бессердечно. Вот так же брат винил меня за любовь отца. Конечно, принцесса Мария уже не ребенок. Она молодая женщина на выданье. Боюсь, у нее слабое здоровье, она плохо себя чувствует и не может со мной встретиться. Хотя леди Рочфорд уверяет — дело не в этом, она просто сторонится двора. Король в очередной раз подбирает ей жениха.
Я ее не виню. Одно время ее собирались выдать за моего брата Вильгельма, потом за французского принца, потом за одного из Габсбургов. Естественно, ее свадьба — предмет нескончаемых обсуждений. Самое странное — никто даже не знает, что можно тут выиграть. О происхождении и речи нет — отец отрекся от нее, потом признал, но может в любую минуту снова отречься. Для него важно только собственное мнение, а оно, по его словам, — в руке Божьей.
Вот когда я смогу на него влиять, поговорю с ним — надо определить положение принцессы Марии раз и навсегда. Нехорошо, что она не знает, кто она такая, принцесса или нет. В такой неопределенной ситуации ее не удастся выдать замуж за человека с положением. И нет у нее защитника. Высокое положение обязывает короля учитывать нужды собственных дочерей, а мой супружеский долг — открыть ему глаза.
Принцесса Мария, несомненно, папистка. Я же выросла в стране, где исповедуют более чистую веру. Но мы можем, несмотря на религиозные разногласия, стать друзьями. Более, чем кто-либо, хочу я стать доброй королевой для Англии и добрым другом для дочери короля. Несомненно, она это поймет. Что бы ни говорили о Екатерине Арагонской, все знают — она была замечательной королевой и прекрасной матерью. И раз я хочу следовать такому примеру, ее дочь может это только приветствовать.
Дворец Уайтхолл, январь 1540 года
Я буду участвовать в живых картинах перед началом турнира. Король оденется рыцарем, приехавшим из-за моря, а мы будем то ли волнами, то ли рыбками, словом, чем-то в этом роде; устроим представление с танцами для королевы и всего двора. Королевский композитор специально написал музыку. Может, мы музы? Правда, я и понятия не имею, кто такие музы. Надеюсь, хоть костюмы у них шелковые.