— Хочешь, я покажу тебе то, чего ещё ни один человек никогда не видел.
Держа козла Машку за верёвку (козёл помогал ему взбираться на скалы), Манцев и за ним Иван начинали восхождение к кратеру вулкана.
Мачтовый лес кончился, выше — между каменными глыбами — рос корявый кустарник, ещё выше — только чёрные камни, покрытые лишаями и кое-где снегом.
Края кратера поднимались отвесными зубцами, будто полуразрушенные стены гигантского цирка. Но Манцев знал здесь каждую щель и, кряхтя, часто присаживаясь, пробирался зигзагами с уступа на уступ. Всё же только раз — в тихий солнечный день — им удалось взобраться на самый край кратера. Причудливые зубцы его окружали рыже-медное озеро застывшей лавы. Низкое солнце бросало от зубцов резкие тени на металлические лепёшки лавы. Ближе к западной стороне на поверхности лавы возвышался конус, вершина его курилась беловатым дымом.
— Там, — сказал Манцев, указывая скрюченными пальцами на курящийся конус, — там — свищ или, если хочешь, бездна в недра земли, куда не заглядывал человек… Я бросал туда пироксилиновые шашки, — когда на дне вспыхивал разрыв, включал секундомер и высчитывал глубину по скорости прохождения звука. Я исследовал выходящие газы, набирал их в стеклянную реторту, пропускал через неё свет электрической лампы и прошедшие через газ лучи разлагал на призме спектроскопа… В спектре вулканического газа я обнаружил линии сурьмы, ртути, золота и ещё многих тяжёлых металлов… Тебе понятно, Иван?
— Понятно, валяйте дальше…
— Думаю, что ты всё-таки понимаешь больше, чем козёл Машка… Однажды, во время особенно бурной деятельности вулкана, когда он плевал и харкал из чудовищно глубоких недр, мне удалось с опасностью для жизни набрать немного газу в реторту… Когда я спустился вниз, к становищу, вулкан начал швырять под облака пепел и камни величиной с бочку. Земля тряслась, будто спина проснувшегося чудовища. Не обращая внимания на эти мелочи, я кинулся в лабораторию и поставил газ под спектроскоп… Иван и ты, Машка, слушайте…
Глаза у Манцева блестели, беззубый рот кривился:
— Я обнаружил следы тяжёлого металла, которого нет в таблице Менделеева. Через несколько часов в колбе началось его распадение, — колба начала светиться жёлтым светом, потом голубым и, наконец, пронзительно красным… Из предосторожности я отошёл, — раздался взрыв, колба и половина моей лаборатории разлетелись к чёрту… Я назвал этот таинственный металл буквой М, так как моя фамилия начинается на М и имя этого козла тоже начинается на М. Честь открытия принадлежит нам обоим — козлу и мне. Ты понимаешь что-нибудь?
— Валяйте дальше, Николай Христофорович…
— Металл М находится в самых глубоких слоях Оливинового пояса. Он распадается и освобождает чудовищные запасы тепла… Я утверждаю дальше: ядро земли состоит из металла М. Но, так как средняя плотность ядра земли всего восемь единиц, приблизительно — плотность железа, а металл М вдвое тяжелее его, то, стало быть, в самом центре земли — пустота.
Манцев поднял палец и, поглядев на Ивана и на козла, дико рассмеялся.
— Идём, заглянем…
Они, втроём, спустились со скалистого гребня на металлическое озеро и, скользя по металлическим лепёшкам, пошли к дымящемуся конусу. Сквозь трещины вырывался горячий воздух. Кое-где чернели под ногами дыры без дна.
— Машку надо оставить внизу, — сказал Манцев, щёлкнув козла в нос, и полез вместе с Иваном на конус, цепляясь за осыпающийся горячий щебень.
— Ложись на живот и гляди.
Они легли на краю конуса с той стороны, откуда относило клубы дыма, и опустили головы. Внутри конуса было углубление и посреди него — овальная дыра метров семи диаметром. Оттуда доносились тяжёлые вздохи, отдалённый грохот, будто где-то, чёрт знает на какой глубине, перекатывались камни.
Присмотревшись, Иван различил красноватый свет, он шёл из непостижимой глубины. Свет, то помрачаясь, то вспыхивая вновь, разгорался всё ярче, — становился малиновым, пронзительным… Тяжелее вздыхала земля, грознее принимались грохотать каменья.
— Начинается прилив, надо уходить, — проговорил Манцев. — Этот свет идёт из глубины семи тысяч метров. Там распадается металл М, там кипят и испаряются золото и ртуть…
Он схватил Ивана за кушак, потащил вниз. Конус дрожал, осыпался, плотные клубы дыма вырывались теперь, как пар из лопнувшего котла, ослепительно алый свет бил из бездны, окрашивая низкие облака…
Манцев схватил верёвку от Машкиного ошейника.
— Бегом, бегом, ребята!.. Сейчас полетят камни…
Раздался тяжёлый грохот, отдавшийся по всему скалистому амфитеатру, — вулкан выстрелил каменной глыбой… Манцев и Иван бежали, прикрыв головы руками, впереди скакал козёл, волоча верёвку…
96
Причальная мачта была готова. С Золотого острова сообщили, что дирижабль вылетел, несмотря на угрожающие показания барометра.
Все эти последние дни Артур вызывал Манцева на откровенный разговор об его замечательных открытиях. Усевшись на нары, подальше от рабочих, он вытащил фляжку со спиртом и подливал Манцеву в чай.
Рабочие лежали на полу на подстилках из хвои. Иногда кто-нибудь из них вставал и подбрасывал в очаг кедровое корневище. Огонь озарял прокопчённые стены, усталые, обросшие бородами лица. Ветер бушевал над крышей.
Артур Леви старался говорить тихо, ласково, успокаивающе. Но Манцев, казалось, совсем сошёл с ума…
— Слушайте, Артур Артурович, или как вас там… Бросьте хитрить. Мои бумаги, мои формулы, мои проекты глубокого буренья, мои дневники запаяны в жестяную коробку и спрятаны надёжно… Я улечу, они останутся здесь, — их не получит никто, даже Гарин. Не отдам даже под пыткой…
— Успокойтесь, Николай Христофорович, вы же имеете дело с порядочными людьми.
— Я не настолько глуп. Гарину нужны мои формулы… А мне нужна моя жизнь… Я хочу каждый день мыться в душистой ванне, курить дорогой табак, пить хорошее вино… Я вставлю зубы и буду жевать трюфели… Я тоже хочу славы! Я её заслужил!.. Чёрт вас всех возьми вместе с Гариным…
— Николай Христофорович, на Золотом острове вы будете обставлены по-царски…
— Бросьте. Я знаю Гарина… Он меня ненавидит, потому что весь Гарин выдуман мной… Без меня из него получился бы просто мелкий жулик… Вы повезёте на дирижабле мой живой мозг, а не тетрадки с моими формулами.
Иван Гусев, наставив ухо, слушал обрывки этих разговоров. В ночь, когда была готова причальная мачта, он подполз по нарам к Манцеву, лежавшему с открытыми глазами, и зашептал в самое его ухо:
— Николай Христофорович, плюнь на них. Поедем лучше в Ленинград. Мы с Тарашкиным за вами, как за малым ребёнком, будем ходить… Зубы вставим… Найдём хорошую жилплощадь, — чего вам связываться с буржуями…
— Нет, Ванька, я погибший человек, у меня слишком необузданные желания, — отвечал Манцев, глядя на потолок, откуда между брёвен свешивались клочья закопчённого мха. — Семь лет под этой проклятой крышей бушевала моя фантазия… Я не хочу ждать больше ни одного дня…