Джон шел вниз по Хай-стрит как старик, шаркая сапогами по булыжной мостовой и явно прихрамывая. Он вступал в новый мир, в котором правят другие законы, и не был до конца готов к этому. Он натянул на глаза шляпу, прикрываясь от слепящего солнца, как вдруг к нему бросился парнишка и резко затормозил перед ним. Традескант отпрянул, будто тоже боялся удара, смертельного удара в сердце.
— Это правда? — завопил мальчишка.
— Что?
— Что герцог мертв?
— Да, — подтвердил Традескант.
— Слава богу! — пропел мальчишка с облегчением и радостью в голосе. — Это правда! — крикнул он другому мальчишке, поджидающему в сторонке. — Герцог мертв! Дьявол мертв!
Держась рукой о согретую солнцем стену, Традескант побрел к своему съемному жилищу; как слепой, он вел пальцами по крошащемуся известняку. Его хозяин распахнул дверь.
— Вы, наверное, знаете… какие-то невероятные слухи… он умер?
— Да.
Хозяин расплылся в счастливой улыбке, словно ему преподнесли бесценный подарок.
— Слава богу, — выдохнул он. — Теперь-то король разберется, что к чему.
Джон на ощупь нашел путь к своей комнате.
— Я болен, — сообщил он. — И должен отдохнуть.
— Боюсь, что отдохнуть сегодня не получится! — бодро заявил хозяин.
Из города доносились треск фейерверков и рев ликования, становящийся громче и громче.
— Весь город сходит с ума от радости! — воскликнул хозяин. — Сегодня все празднуют. Схожу посмотрю.
Он выскочил за дверь и помчался туда, где люди обнимались и танцевали прямо на улице. Солдаты на причале разряжали мушкеты в воздух, а женщины, которые пришли попрощаться с мужьями, не ожидая увидеть их снова, плакали от счастья. В доброй дюжине церквей звонили колокола, точно празднуя большую победу.
Казалось, в целом мире горевал один Традескант. Только он и его господин лежали молча и неподвижно весь этот долгий солнечный день.
И лишь в полночь, раскинувшись на кровати и все еще сжимая в руке шляпу, Джон вдруг осознал, что свободен от своей клятвы. Он был слугой герцога до самой смерти, но смерть пришла, и он свободен.
Оставшись одна, без денег, без надежды на какое-нибудь жалованье или доход, вдова Бекингема была вне себя от горя. Сам король приказал ей укрыться где-нибудь подальше — вдруг убийцы настигнут и ее тоже.
Мир как будто сошел с ума, и никто не ведал, что еще может случиться. Больше не было лорда-адмирала, чтобы командовать походом, лорда-казначея, чтобы распоряжаться сокровищами королевства, главного советника, чтобы разрабатывать политику, и фаворита, чтобы управлять всем и всеми. Короля тоже не было: получив известие о гибели Бекингема, Карл закончил молитву, удалился в молчании в свои покои и заперся на два дня и две ночи, проведя их в темноте и отказываясь от еды.
Размышляя о затворничестве короля, Традескант дивился тому, что в эту долгую траурную ночь они с королем по одну сторону, оба повержены в горе из-за потери самого красивого человека, которого когда-либо знали; самого красивого, самого дерзкого, самого бесшабашного и самого опасного. Традескант понимал: Бекингем привел бы его к гибели, и такого конца удалось избежать только благодаря убийству. Иногда Джон думал, а не чувствовал ли король то же самое, не испытывал ли Карл за эти две долгие ночи и два долгих дня королевского траура то же стыдливое облегчение.
Традескант мог бы сразу уехать домой, но он ощущал себя таким слабым, что не мог даже помыслить о путешествии. Он уверял Элизабет, что полностью готов для похода во Францию. Но в этой новой жизни, в жизни без хозяина, не находил в себе достаточно отваги даже для того, чтобы нанять фургон для поездки в Эссекс. Он отдыхал в своем съемном жилище и ждал, пока вернутся силы. Каждый день он гулял по морскому берегу, по галечному пляжу Саутси, видел на горизонте медленное движение ножа Фелтона и слышал предупредительный возглас из своего собственного горла, который так и не прозвучал.
В его горе не было места сомнениям, он ни о чем не жалел. Ни о том, как его любили и отвергли. Ни о своей клятве верности до смерти. Ни о том, что его крик мог спасти герцога от ножа Фелтона, ни о том, что этот крик не состоялся. Ведь речь никогда не шла о той любви, что остается навсегда и согревает в старости. Бекингем не был человеком, который мог состариться, ослабеть и угаснуть. Те, кто любил его, всегда знали и страсть, и неуверенность, и отчаяние. Герцог не был удобен для любви. Традескант не мог представить для Бекингема более подходящего финала, чем нож убийцы, который остановил его жизнь, будто срезал редкий цветок в самом расцвете красоты. Так что те, кто любил Бекингема, могли сохранить его облик в памяти навечно, безупречный облик, как лепестки цветов в песке или в сахаре.
И только в сентябре Традескант заставил себя нанять фургон и отправиться в долгий путь назад в Эссекс. К тому времени тело его господина было отправлено в Лондон и похоронено в Вестминстерском аббатстве. За гробом шло лишь около сотни провожающих: семья Бекингема, его вассалы, придворные и ставленники. Все те сотни и сотни людей, умолявшие его о милости и зависящие от его поддержки, — все исчезли, растворились, отказались от него, как та самая тысяча фальшивых апостолов при крике петуха. Они искали новых покровителей, гадали, какие звезды появятся на горизонте. Они старались забыть о том, что обещали верность и преданность человеку, которого теперь повсюду презирали.
Похороны были короткими и бесцеремонными и, как многое при жизни герцога, превратились просто в зрелище. Торжественно предали земле пустой гроб, прочитали святые слова над пустым ящиком. Самого герцога закопали в секрете, ночью накануне погребения. Новые советники короля предупредили его, что возможны массовые протесты против похорон фаворита. Население Лондона не было удовлетворено смертью Бекингема. Эти люди могли разбить гроб, разорвать безукоризненное тело усопшего и повесить его на Воротах предателей, отсечь его мертвую голову и водрузить на Тауэрский мост. Король содрогнулся, представив себе все это, уронил голову на руки и позволил советникам организовать все по их разумению.
Денег на зарплату герцогским слугам не было. Джон заглянул в дом капитана Мейсона и обнаружил, что финансист, который вел счета похода, в панике пакует вещи. Он торопился исчезнуть прежде, чем его обвинят в опустошении казны похода. Бекингем месяцами спекулировал на кредитах и обещаниях несомненной победы. У капитана «Триумфа» тоже не было средств. В конце концов Джону пришлось продать кое-что из вещей Бекингема, нанять фургон и отвезти остальное домой. Но бриллианты он держал в безопасности, в мешочке на тесемке вокруг шеи. Он отдал дойную корову своему домохозяину в счет оплаты за жилье и поменял кур на пару мушкетов. У него не оставалось выбора, в дороге ему предстояло охранять самого себя.
Традескант нанял открытый фургон с двумя старыми упрямыми ломовыми лошаденками. Их приходилось стегать кнутом на каждом перекрестке, но даже после этого они не шли быстрее неторопливой иноходи, прогулочного шага. Джону было безразлично, с какой скоростью они передвигаются. Он сидел на козлах, вожжи свисали у него из рук. Он смотрел на живые изгороди, на ландшафт позднего лета с побуревшими пшеничными и ячменными полями, на стерню на сенокосных лугах — все это медленно катилось мимо. Традескант знал: он жив благодаря тому, что человек, которого он любил больше всех на свете, умер.