— А я думала, Дэвид простой слуга.
Миссис Эллингем засмеялась, и Элис покраснела.
— Не дай бог, он это услышит! — весело сказала дама. — После милорда и молодого лорда Хьюго он самый влиятельный человек в замке.
— И самый опасный, — тихо добавила одна из женщин. — Этот Дэвид злой, как змея.
Еду им пришлось ждать довольно долго. Наконец подали обед на блюдах тонкого олова — на серебре вкушали только лорды и леди Кэтрин. Мясо ели руками, разрезая ножом. Потом принесли похлебку в тарелках, ложки с толстыми ручками и хлеб из хорошо промолотой ржаной муки на толстом деревянном подносе. За господским столом ели с пшеничным хлебом; Элис хорошо видела большую светлую аппетитную буханку. Пища была слегка подогрета, только похлебка оказалась холодной.
Девушка положила ложку на стол.
— Тебе не по вкусу? — поинтересовалась ее соседка. — Кстати, меня зовут Элиза Херринг. Так тебе не нравится?
— Холодная, — пояснила Элис. — И кажется, пересолена.
— Она сварена из солонины, — вмешалась миссис Эллингем. — А солонина со дна бочки, провалиться мне на этом месте. Похлебка всегда холодная. Пока донесут из кухни, остывает. Горячего мяса я не ела с тех пор, как покинула дом.
— Вам бы лучше помолчать, мясо, видите ли, ей холодное, — сердито пробубнила Элиза Херринг. — Насколько мне известно, невестка не кормила вас олениной, ни горячей, ни холодной, ни даже сырой.
— Чума ее забери, — ответила миссис Эллингем, после чего обратилась к Элис: — Вот ты смогла бы как-нибудь повлиять на незнакомую тебе особу? Смогла бы смягчить ее сердце и сделать так, чтобы она полюбила меня? Или свести в могилу? Кругом столько болезней, почему бы ей не подхватить лихорадку.
Элис пожала плечами.
— Я всего лишь лечу травами, и ничего больше. Колдовать я не умею, а если б и умела, не стала бы. — Элис сделала паузу и, только когда убедилась, что все дамы ее слушают, продолжила: — Да и заклинаний никаких не знаю. Немного лечу травами, и все. И милорда вылечила травами. Но насылать на человека хворь я не могу и не желаю.
— А приворожить могла бы? — полюбопытствовала Марджери, самая молодая из дам. — У тебя же есть всякие приворотные зелья, любовные напитки, травы, которые возбуждают желание, разве нет?
Ее взгляд то и дело невольно останавливался на молодом лорде Хьюго. Элис вдруг все это страшно надоело.
— Ну, есть такие травы, только ведь мысли человека не изменишь. Можно возбудить мужчину, он ляжет с женщиной и получит удовольствие, но полюбить-то все равно не полюбит.
Элиза Херринг громко расхохоталась.
— Так что ничего у тебя не выйдет, останешься при своих, Марджери! — весело воскликнула она. — Он спал с тобой много раз, а после презирал до тех пор, пока снова не ощущал зуд.
— Тихо, тихо вы, — испуганно зашипела четвертая женщина. — Госпожа может услышать. Вам же известно, какой у нее слух.
Подошел слуга и налил женщинам пива. Элис все смотрела туда, где обедали лорды. В ясном свете восковых свечей блестела серебряная посуда. На белоснежных льняных салфетках не было ни пятнышка. Вино пили из стеклянных бокалов. Элис поймала себя на том, что принюхивается, наслаждаясь запахом горящего воска, чистого полотна и хорошей еды; это напомнило ей аббатство. Когда она впервые попала в чистоту и порядок монастыря, то почувствовала страшный аппетит. Она сызмальства привыкла голодать и в аббатстве готова была работать за одни только кухонные отбросы. Все детство она постоянно мерзла, ноги ее не знали башмаков, кроме деревянных, не знали чулок и носков и зимой всегда были синие от холода. Когда она увидела, какие в аббатстве камины, какие там носят теплые шерстяные рясы и добротные кожаные башмаки, ей страстно захотелось всего этого — если голодный замерзший человек вообще способен страстно чего-то хотеть. Но больше всего с ранних лет ей не хватало любви и привязанности. Покровительство Моры, грубость, с какой она делилась с девочкой знаниями, — вот и вся ласка. Элис нужна была мать, которая любила бы ее, а матушка очень любила всех своих послушниц, она была мудра и не боялась делиться своей любовью. Девочка стала любимицей аббатисы, матушка относилась к ней как к собственной дочери. Элис поняла, что в аббатстве ей будет хорошо. А потом статуя Богоматери улыбнулась ей, как бы поддерживая ее решение поселиться в монастыре, благословляя потребность в покое, в еде и любви. Элис была счастлива, она обрела призвание, попала в святое место, где можно вести праведную жизнь.
Девушка склонила голову над тарелкой, пряча досаду. За одну ночь она потеряла все: веру, подруг, достаток и удобства, возможность жить для себя. В аббатстве Элис могла бы подняться до самой высокой должности, стать когда-нибудь преподобной матушкой. И вдруг в одну ночь все разлетелось в прах. Она снова была выброшена из жизни, потеряла будущее и аббатису. Элис старалась не думать о матушке Хильдебранде — что толку позориться перед дамами, плача в их кругу о своем одиночестве? На господский стол подали лососину и салат из петрушки, шалфея, лука-порея и чеснока. Элис внимательно наблюдала за обслуживанием. Зелень была свежая, наверное, из личного огорода. Лососина — розовая, как цветы шиповника. Скорей всего, ее поймали в реке нынче утром. При виде сочной бледно-розовой мякоти, отливающей жиром, рот девушки наполнился слюной. Слуга швырнул перед ней на стол очередной поднос с хлебом, густо намазанным мясным паштетом, приправленным медом и миндалем, а другой слуга налил в кубок Элис еще пива.
— Я не голодна и хочу отдохнуть, — сказала девушка.
Однако Элиза Херринг покачала головой и пояснила:
— Нельзя выходить из-за стола, пока отец Стефан не прочтет молитвы и пока не встанут милорды и миледи. А потом ты должна вылить свою похлебку в лохань, это для бедных.
— Они питаются объедками? — промолвила Элис.
— Они рады и этому, — резко произнесла Элиза. — А ты разве не подавала бедным в Пенрите?
Элис вспомнила о тщательно отмеренных порциях монахинь.
— Мы отдавали хлеб целыми буханками, — сообщила она. — А иногда и бочонок с мясом. Кормили всех, кто появлялся у дверей кухни. А объедков не оставляли.
— Не очень-то это щедро, — удивилась Элиза, подняв выщипанные брови. — Человек милорда Хью каждый день во время завтрака ходит с лоханью по домам бедняков и раздает остатки обеда и ужина.
Тут поднялся священник, сидевший во главе стола прямо у возвышения, и на прекрасной латыни, чистым и звучным голосом начал молитву. Затем повторил ее на английском. Элис напрягла все внимание; прежде она не слышала, чтобы к Господу взывали по-английски, это звучало как богохульство — говорить с Богом обыкновенными словами, словно с соседским фермером… не надругательство ли это над верой? Но лицо ее даже не дрогнуло; она перекрестилась, когда это сделали остальные, и вместе со всеми поднялась из-за стола.
Леди Кэтрин и оба лорда направились к двери, расположенной рядом со столом пяти дам.