Мы с мужем шли по темным улочкам и проулкам Сити. Кормилица впустила нас в дом, малышка спала в колыбельке, Генрих рядом на соломенном тюфяке, голова в рыжих тюдоровских кудрях колечками.
Уильям повел меня к нашей кровати, задернул занавески, раздел, уложил. Обнял меня крепко, держал молча в своих объятьях, и я всю ночь прижималась к нему, пытаясь согреться.
Анна предстала перед судом пэров в Королевском зале лондонского Тауэра. Они побоялись везти ее через весь город в Вестминстер. Мрачное настроение горожан в день коронации теперь сменилось жалостью, народ теперь был на стороне Анны. План Кромвеля не удался — слишком уж много он всего напридумал. Кто поверит, что женщина может быть такой ужасной? Соблазнять мужчин во время беременности, как ее обвиняют в суде? Просто невозможно себе представить, что женщина станет заводить одного, двух, трех, четырех любовников под самым носом у мужа, если муж — король Англии. Даже те женщины, что в пору суда над Екатериной, завидев королевскую барку, кричали Анне — „шлюха“, убеждены — король опять решил разделаться с законной женой и взять себе другую фаворитку, помоложе.
Джейн Сеймур переселилась в город, в огромный дом сэра Франциска Брайана на Стрэнде. Все знали, что королевская барка причаливает к речной пристани каждый вечер и остается там за полночь, из сада слышна музыка. В этом доме что ни день, то маскарады, танцы и пиры, а королева заперта в Тауэре, и с ней пятеро джентльменов — четверых уже приговорили к смертной казни.
Генрих Перси, старая любовь Анны, заседал в суде вместе с остальными пэрами. Все они пировали у нее за столом, танцевали в ее комнатах, целовали ей руку. Как они себя чувствовали, когда она вошла в Королевский зал, села перед ними, золотая буква „Б“ у горла, французский чепец оставляет открытыми пряди черных волос, темное платье еще сильнее подчеркивает кремовый оттенок кожи. Она непрестанно молилась и плакала у маленького алтаря в часовне в Тауэре, но во время суда оставалась невозмутимо спокойной. Прекрасная, уверенная в себе, словно та юная особа, что только-только вернулась из Франции. Столько лет прошло с тех пор, как наша семья решила — теперь ее черед заполучить моего царственного возлюбленного.
Я бы могла пробраться в зал вместе с простолюдинами, сесть в задних рядах, но Уильям ужасно боялся, вдруг меня кто-нибудь узнает, да и у меня самой не было сил выносить всю эту ложь. Но я знала — мне не вынести и правды. Хозяйка дома, где мы остановились, пошла посмотреть на это величайшее в Лондоне зрелище. Вечером вернулась с полным списком тех, кого соблазнила королева, со всеми деталями — где, когда, как она их целовала, кому давала подарки, кто ночь за ночью старался превзойти один другого в ее спальне. Кое-какая правда в этих историях иногда проскальзывала, но чаще это был поток стремительной, дикой фантазии, который каждый, кто знаком с жизнью двора, мог легко опровергнуть. Но скандал всегда привлекателен, особенно скандал с похотливым душком, с грязью, с темными наветами. Простому народу нравятся подобные истории, экие страсти выделывает королева, что еще ожидать от шлюхи, которая обманом пробралась в постель короля. Была в этом правда, но не только об Анне, Георге и мне, все эти грязные детали немало говорили и о секретаре Кромвеле, простолюдине.
Не было никаких свидетелей, которые бы видели ее обхаживающей и улещающей мужчин, не было свидетелей, доказывающих, что она замышляла извести короля, напускала на него порчу. Суд утверждал, незаживающая рана на ноге и мужская неспособность короля — ее вина. Анна возражала, она невинна, пыталась объяснить пэрам, и без нее это знавшим, что раздавать подарки — обязанность королевы. Нет ничего странного, если танцуешь сначала с одним, а потом с другим. Конечно, ей посвящали стихи, естественно, любовные стихи. Король раньше никогда не жаловался на традицию куртуазной любви, царящую при всех европейских дворах.
В последний день суда граф Нортумберленд, Генрих Перси, ее первая любовь, не явился в зал заседаний. Прислал сказать, что болен. Тогда я поняла — пощады ей не будет. Лорды, ищущие благоволения Анны при дворе, готовые за ее милости продать собственных матерей на галеры, выносили вердикт, от самого младшего пэра до нашего дядюшки. Один за другим они провозглашали: „Виновна“. Когда дело дошло до дядюшки, он, давясь слезами, едва смог произнести: „Виновна“, никак не мог выдавить из себя решение суда — сжечь или обезглавить ведьму, как того король пожелает.
Хозяйка дома вытащила платок, промокнула глаза, сказала — какая тут справедливость, если королеву сожгут на костре за то, что танцевала с парой молоденьких кавалеров.
— И то правда, — заметил Уильям и выпроводил ее из комнаты. Когда она ушла, взял меня на руки, посадил на колени, баюкал, как дитя, обнимал.
— Ужасно, навсегда запрут в монастыре, ей этого не вынести.
— Придется, тут не до выбора. Монастырь или ссылка — все, что королю будет угодно.
На следующий день, поскорее, пока есть еще силы выносить эту беспардонную ложь, пэры принялись судить брата. Его, как и других, обвинили в том, что он был ее любовником и замышлял заговор против короля. Он стоически все отрицал. Его обвинили в том, что он сомневался в королевском происхождении принцессы Елизаветы, в том, что смеялся над мужской немощью короля. Георг, связанный принесенной клятвой, молчал — тут не отопрешься. Самое сильное обвинение основывалось на показаниях Джейн Паркер, его жены, которую он всегда ненавидел.
— Слушать оскорбленную жену? — кричала я Уильяму. — Повесить из-за ее показаний?
— Он виновен. Я не его дружок, но тоже не раз слышал, как он смеялся над Генрихом. Говорил, тому и кобылы в горячий сезон не покрыть, не то что такую леди, как Анна.
— Это непристойно и неосмотрительно, но…
— Это измена, любовь моя. — Муж взял меня за руку. — Конечно, за такие разговоры обычно не судят, но если судят, это измена. Обвинили же они в измене Томаса Мора за то, что отрицал верховное главенство короля над церковью. Теперь король сам выбирает, за что казнить, а за что миловать. Он получил эту власть, когда избавился от Папы и его власти над церковью. Мы дали Генриху это право — казнить и миловать. Теперь он решает. Вот и выходит, что твоя сестра — ведьма, а брат — ее любовник, и оба они — враги государства.
— Но он же их помилует, должен же, — плакала я.
Каждый день мой сын шагал к Тауэру и встречался с сестрой. Каждый день Уильям шел за ним следом, смотрел, не следит ли кто за ними. Нет, никто Генриха не выслеживал. Они слишком заняты — возводят напраслину на королеву, заманивают ее в ловушку, обсуждают глупые, вульгарные шутки Георга, готовят ему капкан.
В середине мая я пошла с Генрихом повидать свою дочь. Она выскользнула в калитку, даже отсюда нам слышны молотки — во дворе возводят эшафот, там отрубят головы Георгу и его четверым друзьям. Екатерина бледна, но спокойна.
— Пойдем со мной, — умоляла я ее. — Уедем в Рочфорд, все вместе. Здесь нам больше делать нечего.
Она покачала головой:
— Позволь мне остаться. Я останусь тут, покуда тетушку Анну не отправят в монастырь и все будет кончено.