В его улыбке было что-то волчье.
— Мы создадим новый порядок. Новый мир. Ты понимаешь, о чем идет речь? Наступит конец власти Папы, изменится карта Франции и Испании, изменится все. Мы стоим на пороге перемен.
— А если я откажусь? — еле слышно спросила я.
Дядя одарил меня самой циничной из своих улыбок, глаза холодные как лед.
— Не выйдет, — просто ответил он. — Мир не настолько изменился. Командуют все еще мужчины.
В конце концов Анне позволили вернуться ко двору. Она приняла на себя мои обязанности при королеве, потому что я чувствовала себя все хуже и хуже. На этот раз беременность проходила тяжело, и повивальные бабки клялись — все потому, что я ношу большого, крепкого мальчишку и он высасывает из меня все соки. Конечно, я ощущала его вес, прогуливаясь по Гринвичу и мечтая поскорее оказаться в постели.
Когда я ложилась, ребенок давил мне на спину так, что среди ночи у меня сводило ноги. Вот и сейчас Анна, едва проснувшись от моего крика, проползла под одеялом и устроилась в ногах кровати помассировать мне пальцы.
— Ради Бога, давай уже спать, — ворчала она. — Что ты все время вертишься и мечешься?
— Не могу улечься. Если бы ты немножко больше думала обо мне и немножко меньше о себе, принесла бы еще одну подушку под спину и чего-нибудь попить, а не лежала бы как колода.
Сестра хмыкнула и повернулась, чтобы получше меня разглядеть. Комнату освещали только тлеющие в камине угли.
— Тебе действительно плохо или ты дурака валяешь?
— Мне очень плохо. Правда, Анна, у меня каждая косточка болит.
Она вздохнула, выбралась из кровати и зажгла свечу от камина. Наклонившись, пристально вгляделась мне в лицо.
— Бледная как привидение. — В голосе явственно прозвучала радость. — Тебя можно за мою мать принять.
— Мне больно, — повторила я.
— Хочешь подогретого эля?
— Да, спасибо.
— И еще подушку?
— Да, спасибо.
— И, как всегда, на горшок?
— Да, спасибо. Ах, Анна, если когда-нибудь будешь носить ребенка, поймешь, каково мне. Клянусь, это не пустяк.
— Сама вижу, что не пустяк. С первого взгляда ясно — чувствуешь себя лет на девяносто. Ума не приложу, как мы удержим короля, если так будет продолжаться.
— Ерунда. Он все равно замечает только мой живот.
Анна сунула кочергу в огонь и поставила на край камина кувшин с элем и пару кружек.
— Спит он с тобой? — спросила она с интересом. — Когда ты приходишь вечером к нему спальню?
— В этом месяце — ни разу. Повитуха сказала — нельзя.
— Разумный совет любовнице короля. Интересно, кто ей за это заплатил? А ты, дурочка, и уши развесила, — раздраженно проворчала Анна, взяла, согнувшись над камином, раскаленную кочергу и сунула в кувшин с элем. Питье зашипело и забурлило. — И что ты говоришь королю?
— Что ребенок важнее всего.
Анна покачала головой, разлила эль по кружкам.
— Мы сами — важнее всего, — напомнила она. — Ни одна женщина не удержит мужчину, просто рожая ему детей. Необходимо и то и другое, Мария. Все равно надо доставлять ему удовольствие, даже если ждешь ребенка.
— Не могу же я делать все сразу, — жалобно простонала я. Сестра передала мне кружку, я сделала маленький глоток. — Хочу отдохнуть, и пусть мой сын спокойно растет и набирается сил. Я же при дворе с четырех лет, не при одном, так при другом. Я устала от танцев, праздников, турниров, маскарадов. Устала изумляться, что человек, на вид вылитый король в маске, — действительно король в маске. Вот бы уехать в Гевер прямо завтра!
Анна забралась в постель с кружкой в руке и улеглась возле меня.
— Не можешь ты уехать, — отрезала она. — У тебя все козыри на руках. Если королева уйдет с дороги, кто знает, как высоко ты взлетишь. Надо продолжать.
Я посмотрела на сестру поверх кружки, помолчала немного.
— Послушай, — произнесла я тихонько. — Не лежит у меня к этому душа.
Она посмотрела мне прямо в глаза и честно ответила:
— Может, и так. Но у тебя нет выбора.
Зима выдалась холодной, и от этого было еще тяжелей. Я сидела дома, заняться нечем, каждый день начинало болеть что-нибудь новое — и я стала бояться родов. Одно дело — носить первого ребенка в блаженном неведении, но теперь-то я знала — впереди месяц одиночества и темноты, а потом — беспредельные мучения, повитухи, угрожающие вытащить младенца прямо из живота, пока я, вцепившись в простыню, кричу от ужаса и боли.
— Улыбайся! — набросилась на меня Анна.
Король вошел в комнату, окружавшие меня дамы заволновались, схватились кто за лютню, кто за бубен. Я попыталась улыбнуться, но когда все время болит спина и смерть как хочется писать, какие уж тут улыбки. Я прямо свалилась на низкую скамеечку.
— Улыбайся же, — выдохнула Анна. — И сядь прямо, ленивая шлюха.
Генрих взглянул на нас:
— Вы, леди Кэри, выглядите утомленной.
— Она несет тяжкое бремя. — Анна сияла улыбкой. — Кому же это знать, как не вашему величеству?
— Может быть. — Он, казалось, слегка удивился. — А не слишком ли вы прямы, мадам?
Анна и глазом не моргнула.
— Каждой лестно устремиться прямо к вам, ваше величество. Если нет, конечно, резона бежать от вас подальше.
— И вы тоже побежите, мисс Анна? — Его увлек ее тон.
— Не волнуйтесь, не слишком быстро, — моментально ответила Анна.
Он расхохотался, а все дамы, и особенно Джейн Паркер, пытались понять, чем это я смогла развеселить короля. Он похлопал меня по коленке:
— Я рад, что твоя сестра вернулась ко двору. С ней веселее.
— Гораздо веселее, — ответила, не голос, а просто сахар.
Я не сказала сестре ни слова, пока мы не остались вечером одни. Анна помогла мне переодеться, расшнуровала тугие тесемки корсажа, и я вздохнула с облегчением. Почесала освободившийся живот, от ногтей остались красные полосы, выпрямила спину, надеясь хоть немного уменьшить постоянную боль.
— Ну и что ты, по-твоему, делаешь? — спросила я раздраженно. — Убегаешь от короля?
— Глаза раскрой, — отрезала Анна. Помогла мне освободиться от юбки и влезть в ночную сорочку. Новая горничная налила воды в кувшин, и под придирчивым взглядом Анны я, как могла, вымылась чуть теплой водой.
— Ноги не забудь, — велела Анна.
— Мне их даже не увидеть, не то что помыть.
Анна жестом приказала поставить лохань на пол, чтобы я могла сесть, пока горничная моет мне ноги.