— Пойдем, я дам тебе двести!
— Нет! — ответила Мелитта и взглянула на Марию.
— Пятьдесят тысяч! — схватился за голову Катуллий. — Да я отдал бы вдвое больше, если бы только они у меня были, а сейчас все мое состояние заключается в одном оболе, зашитом в поясе, да и то по совету Тимона. Он уверяет, что этот обол может мне пригодиться для того Харона, который, согласно греческой вере, перевозит умерших через реку… Пойдемте отсюда, они готовы нас всех разорить!
— Ну, какой же ты Анубис! — смеялась Мария. — Мы приговариваем тебя к изгнанию! Выведите его! — обратилась она к мужчинам, Юноши с трудом стали выталкивать из комнаты тяжелого Катуллия. Наконец все вместе выкатились за двери. Ловкая Мелитта воспользовалась этим и задвинула засов. Молодые люди стали стучать в двери, но видя, что ничего не добьешься, ушли. Пение и музыка отдалялись, затихли, наконец, замолкли совсем.
— Ушли, — заговорила глухим тоном Мелитта. Медленным движением она спустила свою тогу на пол и нагая стояла перед Марией, смотря блестящими глазами в заалевшее лицо подруги.
— Наконец! — вскрикнула она и бросилась на грудь Марии. — Я так тосковала о тебе, я видела тебя во сне, — говорила Мелитта, задыхаясь и расстегивая пряжки аграфа на плече Марии.
— Погаси огни, — шептала Мария изменившимся голосом, пытаясь освободиться от ее объятий…
— Темно будет, — Я буду светить тебе собой, — ответила взволнованная Мария, сбрасывая сандалии. А когда огни погасли, то она сбросила одежду и действительно сияла при блеске звезд и луны розовым телом.
Мелитта прижалась к ней, а Мария, прижимая ее к сердцу, говорила с трогательной лаской:
— Ты такая маленькая и худенькая, что часто кажешься мне не девушкой, а моим ребенком.
— Дитя голодно! — ласкалась гречанка, покрывая поцелуями тело Марии.
— Целуй меня… еще… еще… — шептала Мария, спазматически дрожа. Она распростерла руки, упала на ложе и раскинулась на пушистом ковре.
Мелитта, дрожа как в лихорадке, словно слепая, блуждала горящими поцелуями по телу Марии, Сплелись их руки и ноги, спутались волосы, и казалось, что на ложе покоится одно вздрагивающее тело, только слышались во мраке прерывистое дыханье да дуэт страстных вздохов и нервного шепота.
Поздно уже было, когда в комнате стало тихо и обе они заснули усталые, спокойные и нежные, и черная головка Мелитты, прижавшаяся к роскошным плечам Марии, казалась ласточкой среди крыльев белого голубя,
На горе Безет, в обширном и красивом дворце Мария, шел пир в честь Деция. Просторный триклиний был ярко освещен висевшими по углам художественно отлитыми из бронзы канделябрами и спускавшимися с купола на медных цепочках цветными лампочками. Их свет играл на мозаичных плитах пола и скользил по прекрасным фрескам, изображавшим на одной стене охоту Дианы, а на другой похищение сабинянок.
В глубине залы нарочно для этого дня была устроена легкая эстрада для выступления фокусников, музыкантов и танцовщиц. Посредине зала стояли два стола на девять человек каждый.
За главным столом, lectus medius, на самом почетном месте, так называемом locus consularis, полулежа и левой рукой опираясь на узорчатую подушку, находился Деций Муций — молодой стройный мужчина с правильными холодными чертами красивого сенаторского лица. Его туника с узкой пурпуровой каймой и гладкое золотое кольцо указывали, что он принадлежит к сословию всадников.
Обед уже был почти окончен. На столе стояли еще серебряные блюда, полные фиников, миндаля, орехов, слив, апельсинов, гранат и самого разнообразного печенья, которого уже никто, собственно, есть не хотел. Начиналась попойка, и рабы приносили кувшины с вином, меты которых, указывающие на происхождение и давность вина, осматривал Катуллий, единогласно избранный arbiter bibendi. Выбирал долго и, наконец, как знаток велел обнести гостей амфорой фалерна эпохи Юлия Цезаря.
А когда вино было уже разлито в чаши, он с важностью произнес:
— Этому кувшину без малого столько лет, сколько мне и этой бабе вместе, Катуллий похлопал по могучим плечам полную брюнетку, которая уже пересела от другого стола на его ложе и, жалуясь на жару, сбросила с себя пеплум, оставшись в коротком хитоне до колен, открывшем ее высокую грудь, широкие плечи и круглые белые руки.
Это была Коринна, известная своей распущенностью гетера, по происхождению римлянка, с которой Катуллий растратил все свое имущество и теперь часто пользовался ее богатой шкатулкой, а нередко и ее еще более богатыми формами.
— Что же это за вино? Или оно плохо, или ты уж очень стар, — сдвинула Коринна свои сильно подчерненные брови.
— Не очень стар, коль скоро ты не пренебрегаешь им, — рассмеялся военный трибун Веспазий.
Коринна смерила его с ног до головы вызывающим взглядом и сказала:
— Я не пренебрегаю никем. А то, что я умею его расшевелить, это уже не его, а моя заслуга. Зайди ко мне, воин, и ты убедишься, что я больше стою, нежели молодая, но малоопытная девушка…
Любовь — это искусство, которое познается с течением времени, а я изучила уже все тонкости этого искусства. И даже нашла новые пути, от которых ты будешь дрожать, как лист, хотя бы и находился в полном вооружении.
— Не советую тебе. Ты можешь встретиться там с целой толпой твоих подчиненных, — уверял Сервий, прогнанный Коринной после первого же визита, намекая на всем известную привычку ее, за отсутствием гостей, приглашать шатающихся по городу гладиаторов и солдат.
— Оставьте ее в покое, — вмешался Катуллий, — у нее кровь более горячая, нежели это вино, что, по моему мнению, большое достоинство. Ее распущенность действительно не знает границ, но в этом видны большой талант и блестящая изобретательность. А что касается того, что она немножко слишком полна и грудь ее шлемом не закроешь, то — что кому нравится, во всяком случае лучше подушка, нежели сухая доска… И поверь же мне, что она бела, как кипень, крепкая, твердая и очень добросовестная, — Ого, — засмеялась Коринна, — у Катуллия несомненно нет денег! Тебе незачем ни защищать, ни хвалить меня, Я все это сама сумею сделать. Скажу только одно, что лучше иметь слишком много, чем слишком мало. А Сервий, именно в самом важном месте, отличается большим недостатком, и притом недостатком невознаградимым!
Раздался смех, и громче всего смеялись девушки, которые, следуя примеру Коринны, стали переходить на ложе мужчин. Один только Деций оставался одиноким на своем ложе; все понимали, что ему предназначена Мария Магдалина, но она не трогалась с места. Ее злило холодное спокойствие изящного патриция, с небрежной улыбкой смотревшего на все и как бы оказывавшего милость своим присутствием.
Действительно, придворные, но несколько надменные манеры приезжего гостя стесняли присутствующих.
Пир прошел довольно скучно, и только столкновение Сервия с Коринной, а затем вино оживили всех, Становилось все шумнее и веселее, со всех сторон слышались двусмысленные шутки и бесцеремонная возня.