Две монахини перекрестились.
– Это Элизабет или мать Аурелия? – спросила пожилая монахиня. У нее дергалось верхнее веко.
Я подняла руки: дескать, откуда мне знать? Надев перчатки, начала копать землю с правой стороны пятна, расширять яму от центра, не трогая овал и полоску в полметра справа.
И снова единственные звуки – шорох мастерка и просеиваемой земли.
– Нам это нужно? – Самая высокая из монахинь указывает на сито.
Я встала, обрадовавшись возможности выпрямиться. Монахиня показывает на маленький красно-коричневый кусочек.
– Провалиться мне на... Да, нужно, сестра. Похоже на щепку от гроба.
Я взяла бумажные пакеты из своих принадлежностей, написала на одном дату, место и другую важную информацию, положила его на сито, а остальные на землю. Пальцы на руках уже утратили чувствительность.
– Принимаемся за работу, дамы. Сестра Жюльена, записывайте все, что мы найдем. Пишите на пакете и заносите в журнал, как договаривались. Мы, – я заглянула в яму, – примерно на расстоянии полуметра от поверхности. Сестра Маргарита, вы собирались сделать несколько фотографий?
Сестра Маргарита кивнула и вытащила фотоаппарат.
После долгих часов наблюдений все с радостью принялись за дело. Я копала, Веко и Герлскаут просеивали. Появлялось все больше фрагментов гроба, и вскоре мы увидели очертания на месте пятна. Дерево. В ужасном состоянии. Нехорошо.
Мастерком и голыми руками я продолжала откапывать то, что должно было быть гробом. Хотя температура упала ниже нуля и я уже не чувствовала ни пальцев рук, ни пальцев ног, меня прошиб пот. "Пожалуйста, пусть это будет она", – думала я. Ну и кто же теперь молится?
Я медленно продвигалась на север, открывая все больше и больше досок, предмет увеличивался в ширину. Вот обозначился контур – шестиугольник. По форме – гроб. Я едва сдержалась, чтобы не закричать "Аллилуйя!". "Набожно, но непрофессионально", – предупредила я себя.
Я убирала землю горсть за горстью, пока не показалась вся верхняя часть. Маленький гроб, я двигаюсь от ног к голове. Отложив мастерок, потянулась за кистью. Встретилась взглядом с одной из склонившихся над ситом монахинь. Улыбнулась. Та улыбнулась в ответ. Ее правое веко отплясывало буги-вуги.
Я снова и снова смахивала с деревянной поверхности кусочки земляной корки. Все стояли вокруг и смотрели. Постепенно на крышке гроба появился выступающий предмет. Чуть повыше самой широкой части. Как раз там, где должна быть именная дощечка. Сердце запрыгало в быстром танце.
Я смахивала грязь, пока она не проявилась. Овальная, металлическая, с филигранным краем. Я осторожно очистила поверхность кистью. Проступили буквы.
– Сестра, передайте мне, пожалуйста, фонарь. Из сумки.
Все снова склонились как один. Пингвины у воды. Я направила луч на дощечку. "Элизабет Николе. 1846 – 1888. Femme Contemplative [8] ".
– Нашли, – объявила я всем сразу.
– Аллилуйя! – закричала сестра Герлскаут.
Вот и весь церковный этикет.
Следующие два часа мы эксгумировали останки Элизабет. Монахини и даже отец Менар отдавались делу с энтузиазмом школьников на первых раскопках. Покровы и сутаны кружились вокруг меня, землю просеяли, пакеты наполнили, подписали и сложили, все действо записали на пленку. Ги помогал, но с неохотой. Руководить такой странной командой мне еще не приходилось.
Вытащить гроб оказалось нелегко, несмотря на небольшие размеры. Дерево сильно пострадало, и внутрь проникла земля, что изрядно увеличило вес. Хорошо, что я позаботилась о боковой борозде, правда, недооценила необходимое пространство. Пришлось расширить канаву на полметра, чтобы просунуть под гроб фанеру. В конце концов конструкцию удалось поднять при помощи плетеной полипропиленовой веревки.
* * *
В пять тридцать мы, измученные, уже пили кофе в монастырской кухне, чувствуя, как оттаивают лица, пальцы рук и ног. Останки Элизабет Николе и ее гроб уже закрыли в фургоне епархии архиепископа вместе с моим оборудованием. Завтра Ги отвезет их в лабораторию de Medecine Legale [9] , где я работаю судебным антропологом провинции Квебек. Так как исторические мертвецы не относятся к криминальным делам, мы взяли в полицейском управлении специальное разрешение на проведение анализа. У меня две недели.
Я поставила чашку и попрощалась. Еще раз. Сестры снова поблагодарили меня, сохраняя улыбки на напряженных лицах: их уже беспокоили мои находки. Монахини оказались на редкость улыбчивы.
Отец Менар проводил меня к машине. Уже стемнело, шел легкий снег. Снежинки почти обжигали щеки.
Священник опять спросил, не хочу ли я переночевать в монастыре. Позади него, попадая на освещенное крыльцо, сверкал снег. И снова я отказалась. Последние наставления, и я в пути.
Через двадцать минут я начала жалеть о своем решении. Снежинки, лениво парившие в свете фар, теперь обрушивались непробиваемой косой стеной. Дорога и деревья по обе стороны покрылись белым панцирем, который рос с каждой секундой.
Я вцепилась в руль обеими руками, ладони в перчатках вспотели. Скинула скорость до шестидесяти пяти. До пятидесяти. Каждые несколько минут проверяла тормоза. Хоть я и живу в Квебеке уже несколько лет время от времени, все равно так и не привыкла к зимнему вождению. Я считаю себя твердой женщиной, но посади меня за руль в снегопад, и я превращаюсь в принцессу Трусишку. Я все еще опасаюсь зимних снегопадов, как и все южане. О! Снег! Тогда мы, конечно, никуда не поедем. Жители Квебека смотрят на меня и смеются.
У страха есть подкупающая черта. Он прогоняет усталость. Несмотря на утомление, я сохраняла бдительность. Зубы сжаты, шея изогнута, мускулы напряжены. Восточная городская автострада лучше объездов, но ненамного. Дорога из Мемфремагога в Монреаль обычно занимает часа два. Я ехала почти четыре.
* * *
В одиннадцатом часу я уже стояла в своей темной квартире, измученная, но довольная, что вернулась домой. Домой в Квебек.
Я жила в Северной Каролине уже почти два месяца. Bienvenue [10] . Я уже начала думать по-французски.
Я включила обогреватель и проверила холодильник. Негусто. Подогрела в микроволновке замороженные буррито и запила безалкогольным пивом комнатной температуры. Не самая изысканная кухня, но насыщает.
Багаж, который я привезла во вторник, так и лежал нераспакованный в спальне. Подождет до завтра. Я упала в кровать, собираясь проспать как минимум часов девять. Телефон разбудил меня меньше чем через четыре.
– Oui [11] , да, – пробормотала я; лингвистические переходы в бессознательном состоянии даются мне с трудом.