– Что говорила мама?

– Злилась. Вы же знаете Гарри. Но в то же время боялась. Она звонила с какой-то фермы, хотела уехать оттуда, но никто не собирался везти ее до Монреаля. Похоже, Гарри еще в Канаде.

– Что еще она сказала?

Сердце билось так громко, что, наверное, даже племянник его слышал.

– Дела пошли неважно, и она хочет выйти из игры. Потом лента заела, или Гарри бросила трубку, или еще что. Я не понял точно. Просто сообщение закончилось.

– Когда она звонила?

– Пэм звонила в понедельник. Гарри оставила сообщение позже.

– У тебя нет индикатора даты?

– Машинку собрали во времена Трумена.

– Когда ты сменил кассету?

– В среду или в четверг. Не уверен. Но до выходных. Точно.

– Думай, Кит!

На линии послышалось жужжание.

– В четверг. Когда я вернулся домой с лодки жутко усталый, а кассета не желала перематываться, я просто вытащил ее и вставил другую. Да, именно тогда. Черт, значит, она звонила четыре дня назад или даже шесть. Боже, надеюсь у нее все в порядке. У нее был такой испуганный голос, слишком испуганный даже для Гарри.

– Кажется, я знаю, с кем она. Все будет хорошо. Я сама себе не верила.

– Скажите мне, когда увидите ее. Скажите, что я очень жалею, что так получилось. Просто не подумал.

Я подошла к окну и прижалась лицом к стеклу. Тонкая корочка льда превращала уличные фонари в крошечные солнца, а окна соседей в сияющие квадратики. Я думала о сестре, затерявшейся где-то там, посреди шторма, и по лицу катились слезы.

Я заставила себя лечь в постель, включила лампу и приготовилась ждать звонка Райана.

Время от времени лампочка мигала, свет становился приглушенным, потом все снова возвращалось к норме. Прошла вечность. Телефон молчал.

Я задремала.

Именно сон привел меня к окончательному прозрению.

32

Я смотрела на старую церковь. Кругом зима, все деревья стоят голые. Несмотря на свинцовое небо, ветви отбрасывают паутины теней на выветрившийся серый камень. В воздухе пахнет снегом, вокруг сгущается предштормовая тишина. Вдалеке виднеется замерзшее озеро.

Открывается дверь, и на фоне теплого желтого света вырисовывается силуэт. Он колеблется, потом направляется в мою сторону, пригнув от ветра голову. Человек подходит ближе, и я понимаю, что это женщина. Она одета в длинную черную мантию и покров.

Женщина приближается, и появляются первые хлопья снега. Незнакомка несет свечу, и я понимаю, что пригибается она, чтобы защитить пламя. Удивительно, как оно до сих пор не погасло.

Женщина останавливается и кивает. Покров уже засыпан снежинками. Я пытаюсь разглядеть ее лицо, но оно то проясняется, то снова подергивается дымкой, как камешки на дне глубокой реки.

Она поворачивается, и я следую за ней.

Женщина все удаляется и удаляется. Я в тревоге пытаюсь настичь ее, но тело не слушается. Ноги наливаются тяжестью, и я не могу идти быстрее. Она исчезает за дверью. Я кричу, но звука нет.

Потом я оказываюсь в церкви, все погружено во мрак. Каменные стены, земляной пол. Громадные резные окна уходят ввысь, в темноту. Снаружи, как дым, вьются крошечные снежинки.

Я не помню, зачем пришла в церковь. Чувствую себя виноватой, потому что это важно. Кто-то послал меня, но кто?

Я бреду в полутьме, смотрю вниз и замечаю свои голые ноги. Мне стыдно, потому что я не помню, где оставила ботинки. Я хочу выйти, но не знаю, где дверь. Я понимаю, что, если не выполню задание, меня не выпустят.

Я слышу приглушенные голоса и иду на их звук. На земле есть что-то неопределенное, образ, который я не могу распознать. Я иду к нему, и тени распадаются на отдельные предметы.

Круг из свернутых коконов. Я смотрю на них. Слишком маленькие для человеческих тел, но по форме похожи.

Я подхожу к одному из них и отворачиваю край материи. Приглушенное жужжание. Откидываю ткань, вырывается туча мух и улетает к окну. Стекло затянуто туманом; я смотрю, как насекомые направляются к нему.

Опускаю глаза к кокону. Не тороплюсь, потому что он не может быть трупом. Мертвых так не заворачивают.

Но я ошибаюсь. Знакомые черты. На меня смотрит Амали Привенчер, ее лицо похоже на карикатуру в серых тонах.

И все-таки я не могу торопиться. Перехожу от свертка к свертку и отпускаю мух в темноту. Белые лица, остановившиеся глаза, я никого не узнаю. Кроме одного.

Размеры подсказывают мне прежде, чем я разворачиваю саван. Он настолько меньше остальных. Я не хочу смотреть, но не могу остановиться.

Нет! Я пытаюсь не верить собственным глазам, но не получается.

Карли лежит на животике, ручки сжаты в кулачки.

Потом я вижу еще два крошечных свертка, они лежат рядом.

Я кричу, но снова не слышу звука.

Мне на плечо опускается рука. Поднимаю глаза и вижу свою проводницу. Она изменилась, или просто прояснился ее образ.

Монахиня, потертые и заплесневелые облачения. Когда она движется, я слышу хруст суставов, чувствую запах мокрой земли и разложения.

Я поднимаюсь. Ее шоколадная кожа покрыта красными сочащимися язвами. Я узнаю Элизабет Николе.

"Кто ты?"

Я задаю вопрос мысленно, но она отвечает:

– Надень наряд, чей черен цвет.

Я не понимаю.

– Зачем ты здесь?

– Невольная Христова невеста.

Потом я вижу еще одну фигуру. Она стоит в отдалении, приглушенный отсвет снегопада скрывает ее черты и окрашивает волосы в тусклый серый цвет. Наши взгляды пересекаются, и она открывает рот, но я не могу разобрать слов.

– Гарри! – кричу я, но мой голос теряется.

Гарри не слышит. Она протягивает руки, ее губы шевелятся, черный овал на фоне призрачного лица.

И снова я кричу, но звука нет.

Она снова говорит, и я слышу, хотя ее голос очень далеко, как звуки, доносящиеся с той стороны реки.

– Помоги мне. Я умираю.

– Нет!

Я пытаюсь бежать, но ноги не двигаются.

Гарри заходит в коридор, который я раньше не замечала. Над ним виднеется надпись: "Ангел-хранитель". Гарри превращается в тень, сливается с тьмой.

Я зову ее, но она не оборачивается. Я пытаюсь бежать следом, но тело не слушается, ничто не двигается, только слезы по щекам.

Моя проводница меняется. Из спины вырастают длинные черные крылья, лицо бледнеет и трескается. Глаза замораживаются в два куска камня. Я вглядываюсь в них, зрачки проясняются, брови и ресницы обесцвечиваются. В волосах появляется белая полоса и стремительно распространяется назад, отделяет скальп и отбрасывает его высоко в воздух. Тот медленно опускается на пол, крой мух тотчас окутывает его.