— Благодарю вас, Курт! — просто сказал он.
— Слава Богу! Точно гора свалилась у меня с плеч! Я не мог заснуть всю ночь, — сказал Курт, облегченно вздыхая. — Поверьте, что и отец вполне отдает вам должное. Конечно, он не признается в этом, но я знаю, что это так.
Легкая улыбка скользнула по лицу Артура, хотя оно и не стало от этого веселее.
— Мне очень приятно. По крайней мере, мы расстанемся не врагами, — спокойно сказал он.
— Да, но относительно отъезда… — произнес быстро Курт. — Папа еще наверху в своей комнате… Евгения сейчас одна у себя… Не хотите ли вы еще раз поговорить с ней?
— Зачем? — спросил пораженный Артур. — Барон может явиться каждую минуту, да и Евгения едва ли…
— Я стану у двери и никого не пущу к вам! — горячо уверял его Курт. — Я сумею задержать отца здесь, пока вы переговорите.
Артур слегка покраснел, когда встретился с напряженно-пытливым взглядом Курта, но отрицательно покачал головой.
— Нет, Курт, это бесполезно. Я еще вчера вечером говорил с вашей сестрой.
— И об отъезде говорили?
— Да, и об отъезде.
Молодой офицер не мог скрыть своего разочарования, да и вынужден был прервать разговор, так как в это время послышались шаги барона, и тот появился в гостиной. Курт отошел в глубину комнаты, бормоча себе под нос «тут что-то есть!»
Все неизбежно должны были сойтись за завтраком. Строгий этикет, которого придерживался барон, и присутствие слуг значительно облегчили это совместное пребывание. Наконец, завтрак окончился; карета уже стояла у подъезда. Мужчины надели плащи; горничная подала Евгении шляпку и шаль. Артур предложил жене руку, чтобы провести ее по лестнице. Надо было до последней минуты, хотя бы для вида, поддерживать хорошие отношения.
Из окон видно было, как волновалось целое море тумана, а в комнаты проникал какой-то тусклый холодный свет, придававший покоям вид чего-то призрачного, нежилого; казалось, вся роскошь, украшавшая их, сразу потеряла блеск и краски. Да, эти роскошные покои должны были опустеть — молодая хозяйка покидала их навсегда.
Курт заметил, что и у его сестры был такой же странный вид, как и у Артура, но не мог подметить ничего особенного в их обращении друг с другом. Они сумели хорошо выполнить раз принятые на себя роли, хотя, судя по их лицам, это стоило им обоим бессонной ночи. После бури всегда наступает тишина, и это-то спокойствие часто помогает нам сравнительно легко переносить самое тяжелое и страшное в нашей жизни, потому что душа в это время окружена как бы непроницаемой оболочкой, которая в решительные минуты мешает ей сознавать что-либо ясно и отчетливо, потому что прежние страдания растворились в тупом чувстве боли, и только по временам появляется жгучее ощущение при мысли о том, что же именно заставляет так страдать.
Евгения спускалась с лестницы под руку с мужем, не сознавая, куда и зачем они идут. Как во сне, видела она покрытые ковром ступеньки, по которым шуршало ее платье, высокие олеандры, украшавшие холл, лица слуг, кланявшихся уезжавшей барыне, — все это промелькнуло перед ней, как сон… Вдруг что-то резкое, болезненное, коснулось ее лица — это был холодный утренний воздух, и по телу ее пробежала дрожь. Она увидела перед собой карету, которая должна была ее увезти; только одну ее она и видела, потому что терраса, цветники и фонтаны — все тонуло в сумраке туманного утра. Взгляды супругов еще раз встретились, но и только. Между ними стояла прочная, непреодолимая преграда. Молодая женщина почувствовала, как ее руку взяла чья-то влажная и холодная, как лед, рука, и услышала два-три вежливых холодных прощальных слова, произнесенных Артуром, которых она даже не разобрала… И вдруг среди этого полусна она ощутила жгучую боль… Потом раздался топот копыт и стук колес, и она понеслась вперед в этом море тумана, которое так же волновалось вокруг, как и в тот весенний день, когда на горе, среди леса, они решили расстаться. А ведь если кто разойдется в этот час, тот разойдется навсегда.
— Уж поверьте, что теперь дело принимает серьезный оборот, — убеждал главный инженер директора, возвращаясь вместе с ним домой, так как квартиры их были рядом. — Их вожак, кажется, уже отдал приказ к нападению, но они, видно, ожидают, чтобы мы дали им повод. Нас прямо вызывают на это, и всевозможные оскорбления стали теперь в порядке вещей. Они ведь подняли весь округ. Теперь всюду на рудниках творится то же, что и у нас, только мы имели честь сделать почин, а Гартману это на руку. Смотрите, как он заважничал!
— Господин Берков, вероятно, готов ко всему! — сказал директор. — Он поторопился даже супругу отправить в безопасное место — это лучшее доказательство, что он не уверен в своих рабочих.
— Что рабочие! — возразил инженер. — С ними мы бы давно справились, если бы не один из них. Пока он командует, и думать нечего о спокойствии и мире. Если бы удалить Гартмана хоть на одну неделю с рудников, я ручаюсь, что вся эта история прекратилась бы.
— Я уже думал об этом, — директор осторожно осмотрелся вокруг и понизил голос, — то есть о том, нельзя ли использовать против Гартмана то же подозрение, которое есть, вероятно, у каждого и которое, по моему мнению, небезосновательно. Что вы на это скажете?
— Это не годится! Подозрение-то есть у всех, да нет доказательств. Ведь от машины и веревок ничего нельзя узнать, кроме того, что веревки оборвались, судебные власти достаточно хорошо исследовали это. Как это случилось и что произошло там, в глубине шахты, об этом знает только Гартман, ну, а от него не очень-то дождешься правды. Его вынуждены были выпустить, не добившись результата.
— Но уголовное следствие сделало бы его, по крайней мере, на время, безвредным. Бели бы был донос, его бы арестовали.
Инженер нахмурился.
— Вы примете на себя ответственность за все последствия ярости рабочих, если арестуют их главаря? Я отказываюсь. Они разнесут весь дом, когда догадаются, в чем дело. Поверьте, что так и будет.
— Ну, это еще вопрос! Он уже не пользуется среди них прежним авторитетом.
— Но они все равно боятся его, а он управляет ими еще деспотичнее, чем прежде, да и, кроме того, вы, очевидно, не знаете рудокопов, если предполагаете, что они покинут товарища по одному только подозрению. Они могут его бояться, со временем, пожалуй, и отступятся от него, но в ту минуту, когда мы посягнем на его свободу, они все поднимутся на его защиту. Нет, нет, это не годится. Кровавое столкновение, которое мы хотим предотвратить во что бы то ни стало, было бы неизбежным, и, кроме того, я убежден, что господин Берков не согласится на это.
— А он так еще ничего и не знает об этом подозрении? — спросил директор.
— Нет! Никто, конечно, и не решится намекнуть ему. Я даже думаю, что и впредь не следовало бы ему ничего говорить. У него и без того есть о чем думать.
— Конечно, даже слишком много. Печальные известия последних дней и письмо Шеффера из резиденции, очевидно, не остались без последствий. Мне кажется, он серьезно думает об уступке.