Затем наше внимание переключилось со Старого Боба на Робера Дарзака, который вышел из-под потерны и пересекал двор Карла Смелого. Нас он не видел. Вот он-то уж не смеялся! Рультабийль жалел его, понимая, что ученый держится на пределе. Молодой человек рассказал мне, что днем Дарзак сказал ему: «Неделя — это много! Не знаю, вынесу ли я еще неделю такой пытки». Рультабийль спросил у него: «А куда вы поедете?» «В Рим», — ответил тот. Очевидно, дочь профессора Стейнджерсона хочет ехать только туда; Рультабийль полагал, что бедняга Дарзак задумал это путешествие, поняв, что только папа римский может решить его дело. Бедный г-н Дарзак! Да, в самом деле: ему не до смеха. Мы не спускали с него глаз до дверей Квадратной башни. Да, он держался из последних сил: сгорбился, засунул руки в карманы. Вид его выражал крайнее отвращение ко всему. Должно быть, ему действительно все опротивело. Он вынул руки из карманов, однако вид его все равно не вызывал улыбки. И все же, признаюсь, я улыбнулся. Дело в том, что не без помощи гениального Рультабийля г-н Дарзак невольно вызвал во мне дрожь ужаса, дрожь, пронизавшую меня до мозга костей! Ну как мог Рультабийль вообразить такое!
Г-н Дарзак вошел в Квадратную башню, и Бернье отпер ему дверь. Для этого он подошел к двери и достал ключ из кармана; позже мы выяснили, что решетка на окне не была перепилена — все это позволило нам сделать вывод: когда г-н Дарзак вошел к себе в спальню, в занимаемых им и его женой комнатах не было никого. Это несомненно.
Конечно, все это мы уточнили позже; и я рассказываю об этом сейчас только потому, что меня преследует мысль о том необъяснимом, что притаилось в тени и вот-вот выйдет на свет божий.
Наступило пять часов.
Г. Вечер между пятью часами и минутой, когда произошло нападение на Квадратную башню
Мы с Рультабийлем еще с час проговорили или, точнее, промучили себя всяческими предположениями, сидя на земляной площадке башни. Вдруг Рультабийль хлопнул меня по плечу и, вскричав: «А я думаю…», бросился в Квадратную башню. Я последовал за ним, хотя и представить себе не мог, о чем он думает. Оказалось — о мешке с картошкой матушки Бернье, который он тут же высыпал на пол, к немалому изумлению почтенной женщины. Удовлетворенный сделанным и, по-видимому, получив ответ на терзавший его вопрос, он вернулся вместе со мной во двор Карла Смелого, предоставив папаше Бернье собирать рассыпанную картошку.
Г-жа Дарзак появилась на секунду в окне комнаты своего отца, на втором этаже «Волчицы».
Жара сделалась невыносимой. Близилась гроза, и нам хотелось, чтобы она разразилась как можно скорее.
Да, гроза должна была принести облегчение. Море казалось тяжелым, воздух был тяжелым, мы чувствовали тяжесть в груди. Проворнее всех существ земных и небесных, Старый Боб снова в необычайном возбуждении появился у Барма Гранде. Можно было подумать, что он танцует. Но нет, он произносил речь. Однако перед кем? Мы перегнулись через парапет. На берегу явно был кто-то, к кому Старый Боб обращал свои разглагольствования на допотопные темы, но пальмовые листья скрывали от нас слушателей Старого Боба. Наконец они подошли к «Черному профессору», как называл его Рультабийль. Их было двое: во-первых, м-с Эдит… Да, это она: ее легко узнать по томному изяществу, с которым она опирается на руку мужа. Мужа? Но ведь это вовсе не ее муж! Кто же этот молодой человек, на чью руку с таким томным изяществом опирается м-с Эдит?
Рультабийль обернулся, ища вокруг кого-нибудь, кто мог бы на это ответить, — Маттони или Бернье. На пороге Квадратной башни он увидел Бернье и жестом подозвал его. Тот подошел и взглянул туда, куда указывал пальцем Рультабийль.
— Не знаете, кто это там с миссис Эдит? — спросил репортер.
— Князь Галич, — уверенно ответил Бернье. Мы с Рультабийлем присмотрелись внимательнее. Издали князя Галича мы раньше никогда не видели, я и не думал, что у него такая походка, к тому же он мне казался ниже. Рультабийль понял меня и пожал плечами.
— Ладно, благодарю, — бросил он Бернье.
Мы продолжали наблюдать за м-с Эдит и князем.
— Одно могу сказать, — проговорил Бернье, уходя, — не нравится мне этот князь. Больно уж он нежный. Волосы — слишком светлые, глаза — слишком голубые. Говорят, он русский. Приезжает, уезжает — и никого не предупредит. В позапрошлый раз, когда его пригласили сюда на завтрак, хозяин с хозяйкой ждали его, не решались без него сесть за стол. А потом пришла телеграмма, в которой он извинялся, дескать, опоздал на поезд. Телеграмма пришла из Москвы…
И Бернье, странно ухмыльнувшись, вернулся на порог своей башни.
Наши глаза все еще были устремлены на берег. М-с Эдит и князь прогуливались у пещеры Ромео и Джульетты;
Старый Боб, прекратив размахивать руками, спустился вниз, подошел к замку и пересек двор; сверху нам хорошо было видно, что он больше не смеется. Старый Боб вдруг сделался воплощением грусти. Молча зашел он под потерну. Мы его окликнули, но он не услышал. Неся на вытянутой руке свой самый древний череп и неожиданно придя в ярость, он принялся осыпать древний череп отборнейшими проклятиями. Ученый спустился в Круглую башню, и еще некоторое время мы слышали отзвуки его гнева, доносившиеся снизу. Потом раздались глухие удары; казалось, чудак бьется телом о стены.
В этот миг старые часы на Новом замке пробили шесть. И почти одновременно далеко в море раздался первый раскат грома. Горизонт почернел.
Мы увидели, что, выйдя из-под потерны, к нам направляется конюх Уолтер, славный, но грубый парень, не отличавшийся большим умом, однако по-собачьи преданный своему хозяину — Старому Бобу. Он подошел, вручил нам с Рультабийлем по письму и двинулся дальше, в сторону Квадратной башни.
Рультабийль окликнул его и поинтересовался, что он там собирается делать. Тот ответил, что должен отнести Бернье почту для г-на и г-жи Дарзак; весь разговор происходил по-английски, поскольку Уолтер другого языка не знал, а мы объяснялись по-английски вполне сносно. Уолтеру поручили разносить письма после того, как папаша Жак стал постоянно дежурить в привратницкой. Рультабийль взял почту и сказал, что отнесет ее сам.
На землю упали первые капли дождя. Мы подошли к двери г-на Дарзака. Папаша Бернье сидел в коридоре верхом на стуле и курил трубку.
— Господин Дарзак у себя? — спросив Рультабийль.
— Он не выходил, — ответил Бернье.
Мы постучались. Послышался скрежет задвижки (каждый, входя в комнату, по указанию Рультабийля, должен запираться на задвижку).
Г-н Дарзак как раз занимался письмами. Он сидел за столиком посреди комнаты, лицом к двери.
Теперь внимательно следите за тем, что происходило дальше. Рультабийль ворчал; полученное письмо подтверждало сказанное в телеграмме — газета желала непременно послать его в Россию.
Г-н Дарзак с безразличным видом прочел несколько принесенных нами писем и сунул их в карман. Я протянул Рультабийлю полученное мною послание; оно было от моего парижского приятеля, который, рассказав несколько малозначащих подробностей об отъезде Бриньоля, сообщал, что этот самый Бриньоль велел адресовать свою почту в Соспель, гостиница «Альпы». Это было весьма интересно, и г-н Дарзак с Рультабийлем обрадовались новым сведениям. Мы уговорились отправиться в Соспель, как только сможем, и вышли. Дверь в спальню г-жи Дарзак была приоткрыта, и я успел заметить, что г-жи Дарзак там не было. Как только все мы вышли, папаша Бернье запер дверь на ключ. Да, я видел это собственными глазами: слуга запер дверь и положил ключ в карманчик куртки. Я и сейчас клянусь вам! — мысленно вижу, как он кладет ключ в верхний карман куртки и застегивает карман на пуговицу.