Для Колоколова это была проблема: если возвращаться в Новопятницк против течения – дня три, даже при хорошей машине, а на поврежденном корабле, да еще с баржами, и того больше. А там и ярмарка в Булуне кончится, тунгусы и якуты разъедутся – убыток велик. Колоколов решил привести «Иону» в божеский вид хоть как-нибудь, только бы до Булуна добраться. Оттуда в крайнем случае можно на селивановском буксире вернуться, он туда раньше ушел. Хоть и конкурент Селиванов, все же свои люди, не бросит у Ледовитого океана. А там Колоколов пришлет из города мастеровых, чтобы успеть до ледостава вернуть буксир.
Весь день Колоколов людей гонял, сам поесть забыл. Днище проверяли, машину налаживали, разошедшиеся швы, как могли, паклей забивали, новые лопасти из досок выпиливали – только бы дошлепать.
На одной из барж тоже образовалась пробоина, воды набралось на аршин. Пришлось груз сушить – хорошо еще, что дождь кончился.
Но внешне Колоколов казался спокойным. Его сила в том, что в трудные моменты умеет не показать людям своего смятения. Вероника любовалась бородатым мужиком, что умел приказывать и все слушались беспрекословно.
К вечеру все уморились.
Горел большой костер, дым светлый до самого неба, искры, как от пароходной трубы. Китаец по приказу Дугласа не пожалел – вынес целую банку хорошего чая. Заварили славный чай – на всех, такой крепкий, что англичане его кипятком разводили.
То ли от крепкого чая, то ли от близости Колоколова Вероника слышала, как бьется ее сердце, часто и громко. Колоколов пил жадно, не боялся обжечься.
– Не горячо? – спросила Вероника.
– Чего она говорит? – спросил Колоколов у Ниночки. И сам же ответил: – Нет, не обожгусь, у меня глотка луженая.
И засмеялся.
– Правильно я понял? – спросил он у Ниночки. Та кивнула.
– Скажи им, чтобы не переживали, – велел Колоколов. – Завтра с утра отчаливаем. Если господь не оставит, будем в Булуне вовремя.
Дуглас ответил:
– Мы не сомневались в вашей энергии, господин Колоколов.
– И правильно сделали.
Колоколов смотрел на Веронику. В полутьме, подсвеченные костровым пламенем, его глаза казались черными ямами, в которых горел красный огонь.
Гайкин протянул руку к чайнику, попросил Ниночку долить.
Колоколов заметил, резким движением выбил кружку из руки рулевого, кружка звякнула, покатилась в сторону.
– Еще смеешь чаи распивать? – спросил Ефрем Ионыч негромко, но со страшной угрозой. – Не дай бог тебе живым до Новопятницка добраться.
Вскоре все разошлись. У костра осталась Вероника. Она велела Пегги принести ей шаль.
– Я еще посижу, – сказала Вероника, – костер такой красивый.
Пегги ушла вслед за остальными.
Вероника знала, что Колоколов не спит, он куда-то ушел по берегу.
С буксира и барж доносились голоса. Усталые люди устраивались спать. Тонко звенели комары.
Вероника поднялась и пошла по берегу, по гальке, прочь от корабля.
Было громко от хруста камешков под башмаками. Ветер был сырой и холодный. Вероника прошла уже далеко, обернулась – огоньки буксира были звездочками, а костер – красным пятнышком. Надо возвращаться – наверное, разминулась с Коло-коловым.
Но Колоколов ждал ее.
– Я здесь, – сказал он негромко, чтобы не испугать.
– Хорошо, что вы здесь, – ответила по-английски Вероника.
Дальше они разговаривали каждый на своем языке, но не чувствовали от этого неудобства. Не столь важны были слова.
– Устал я за сегодня. Что за день такой неудачный!
– Я полагаю, – сказала Вероника, – если бы не это несчастье, у нас с вами не было бы возможности встретиться без свидетелей.
– Не боишься меня?
– Наверное, никому не придет в голову, что я как девочка побежала искать вас по берегу.
Колоколов подошел к девушке ближе, посмотрел ей в глаза. Она не отвела взгляда.
– А я как тебя увидел, – сказал Колоколов и чуть ухмыльнулся, – сразу понял, что будешь ты, голубушка, моей.
– Нет, мне не холодно. – Веронике показалось, что ее спросили об этом.
– Ты небось к мягким постелям привыкла?
– В вас есть удивительная сила. Я не могу ей противостоять. Колоколов протянул руку, и Вероника вложила в нее свою ладошку. Рука как бы утонула послушно в руке Колоколова.
Он повел ее вверх от воды, где начиналась трава.
У Ефрема было странное ощущение, что это все уже было, но давно, в детстве, с одной тунгуской, в тайге, и тоже не надо было языка или объяснений. Ничего не надо было.
Колоколов потянул Веронику за руку, и мисс Смит послушно уселась рядом с ним на влажную редкую траву.
– Только не думай, – сказал Колоколов, – я на тебе не женюсь. Нельзя это. Ты и религии другой.
Вероника незаметно провела пальцами за своей спиной – нет ли там камней. Но трава была без камней. Только сучок. Сучок она отбросила в сторону. Сучок упал, было слышно. Колоколов резко повернул голову в ту сторону.
– Не бойся, – сказал он. – Это мышь пробежала.
– Я думаю, что никого раньше не любила, – сказала Вероника.
– Цыганки были, – сказал Колоколов. – Тунгуска была, а чтобы англичанка – это даже удивительно. И в такой день, правда?
– Вы сильный человек, – сказала Вероника. – Но вам нет дела до других. И меня вы бросите, как наиграетесь.
Колоколов нажал на ее плечо, положил рядом с собой на землю. Вероника почувствовала сквозь платье влажность земли и подумала, что наверняка схватит насморк.
Колоколов принялся целовать ее, и Вероника стала отклонять голову, повторяя:
– Не надо, не надо…
Но поцелуи становились все более настойчивыми.
– Вы так уверены в себе, – прошептала Вероника.
Комар очень больно укусил ее под глазом, но руки были заняты. Вероника стала вертеть головой, чтобы потереться глазом о щеку Ефрема.
Но тут же другой комар злобно ужалил ее в лоб. Вероника стала освобождать руки, оказавшиеся на спине Ефрема Ионыча, и так спешила, что застонала, и Колоколов принял этот стон за выражение крайней страсти. Вероника же с ужасом думала о том, что Колоколов намерен обнажить ее ноги, а комары только и ждут этого момента. Колоколов бормотал русские нежные, непонятные слова. А Веронике стало жалко, что она будет сейчас вынуждена его горько разочаровать, потому что комариные укусы уже изгнали желание любви из ее искусанного тела.