Окошки были забраны решетками и тянулись под самым потолком – видно, раньше в этом подвале что-то хранили, вряд ли его могли с самого начала замыслить как жилище. Хотя, впрочем, этому зданию куда больше ста лет – оно еще доспонсорское, а тогда люди жили плохо, грязно, безыдейно.
Ирка выбрала себе нары в самом углу, подальше от двери и вонючего ведра, а мне велела устраиваться над ней – она уже распоряжалась моими действиями, как добрая приятельница или даже родственница. Впрочем, так оно и было – сейчас мне на всем свете не найти человека ближе, чем эта бродяжка, которая почему-то прониклась ко мне сочувствием и взяла надо мной опеку. И хоть она была страшно грязная и передних зубов у нее нет, шрам через лицо, а вместо волос – космы, у меня не было к ней отвращения и презрения. Мне она помогала.
– Жрать охота? – спросила она, став рядом с нарами и проверяя, удобно ли я устроился. – Здесь кормят. В других местах не кормят, ждут, когда мы копыта откинем, а здесь даже пожрать дают. А это потому, что Машка-мадамка вовсе не злая. Даже непонятно, как в директорах держится, у них установка
– истребление генетического фонда, смекаешь?
Я ничего пс смекал, я половину ее слов не понял, но кивал головой, не спорил. Я улегся во всю длину на нарах – они были мне коротки, и пятки высовывались наружу. Ирка стояла возле, уткнув подбородок в край нар. Вокруг стоял негромкий гул голосов и шум, производимый людьми, которые обустраивали свой нищенский быт. Я подумал, хорошо бы сейчас рассказать этой Ирке, как может жить цивилизованный человек, рассказать ей о моей чистой и мягкой подстилке, о ковре, на котором я лежал и смотрел телевизор, о том, что у меня было по крайней мере три различные миски, и хозяйка их сама мыла, потому что не доверяла моей аккуратности.
Но выполнить своего намерения я не успел, потому что Ирка вдруг наклонила голову и, прищурившись, заявила:
– В баню бы тебя!
– Меня?
– А то кого же! Я еще такого грязного мужика и не встречала.
Я сначала не понял, шутка это или издевка надо мной, но все мое расположение к этой бродяжке как рукой сняло.
– Уйди! – сказал я. – А то я тебе скажу, на кого ты похожа.
– На кого похожа, на того и похожа, – ответила, нахмурившись, Ирка.
– На бабу-ягу беззубую, из помойки! – сказал я.
– Ну и мерзкая ты вонючка, – сказала Ирка.
Я думал, что она взбеленится, а она так печально сказала…
Если бы она этим ограничилась, я бы не стал сердиться. Но она сложила лицо в какую-то дулю и сильно плюнула в меня.
В меня еще никто никогда не плевал.
Я вскочил, сильно ударился головой о свод потолка, свалился кулем с нар и кинулся за ней, чтобы убить. Я не преувеличиваю – я знаю, что любой любимец имеет право убить бродягу или преступника, и ничего ему за это не будет, потому что он проявляет верность спонсору.
Я бежал за Иркой, не понимая, что я уже давно не любимец.
Все в нашей спальне сообразили, что происходит, но мне никто не сочувствовал и не помогал. Некоторые подставляли мне ножки, пихались, ругались, даже били меня.
Ирка обернулась на бегу, и, могу поклясться Всемогущим спонсором, она улыбалась!
Ее щербатая улыбка придала мне сил, и я кинулся за ней к дверям.
Но, как назло, именно в этот момент в дверь въезжала тележка, на которой стоял котел с похлебкой для всех пленников. Тот мужчина, что толкал перед собой тележку, конечно же, не ожидал, что на него кинется разъяренный молодец.
На мое счастье похлебка была не очень горячей. Так что, когда котел опрокинулся, мы с поваром почти не обожглись, но грохот стоял невероятный
– ведь котел покатился между нар, выплескивая на ходу похлебку с капустой и свеклой. В этом широком, но мелком потоке плыл, вернее, ехал на заду я сам, за мной катился котел, а держась за край котла в безнадежной попытке удержать его, скользил повар.
Я убежден, что со стороны зрелище было комическим, но смеяться было некому – сначала все перепугались, но скоро догадались, что по моей милости они остались без обеда. И еще не успел я завершить свое движение в потоке похлебки, как на меня со всех сторон кинулись разъяренные рабы – они рвали меня когтями, пинали, старались удушить, растоптать, оторвать мне руки и выцарапать глаза! Наверное, никогда в моей жизни я не был так близок к гибели, как в тот момент, – я пытался спасти глаза и наиболее уязвимые части тела, но у меня не хватало рук, чтобы спасти все, и я катался по скользкому полу, стараясь избегнуть гибели.
Сколько это мучение продолжалось, я не знаю. Да и как я мог узнать об этом! Сквозь шум истязания до меня донесся крик:
– А ну, прекратить! А ну, по нарам! Я кому сказал!
Хватка рабов ослабла, меня отпустили, я смог открыть глаза и увидел, что Лысый разгоняет плетью рабов по нарам и что ему помогает Ирка, которая также старалась меня спасти.
Лысому не потребовалось много времени, чтобы понять, что же произошло. И тогда он совершил поступок, который еще больше унизил мое человеческое достоинство и еще более усилил мою ненависть к этому порождению Зла.
С наглой ухмылкой на лице он подошел ко мне и очень больно – вы не представляете как больно! – огрел меня своим бичом. И снова. И снова! Бич свистел в воздухе столь грозно, что я думал, что каждый удар будет для меня последним, и все вокруг притихли, ожидая того же, только Ирка вдруг завопила:
– Не надо! Ему уже хватит! Он не нарочно.
Лысый как будто послушался ее и сказал:
– Только у меня для вас второго обеда не будет. Обходитесь, как знаете.
Вокруг поднялся угрожающий гул. Я сжался.
– А работать вы будете как миленькие, – добавил Лысый.
И ушел.
Я поднялся и пошел к своим нарам. Но забираться на нары не хотелось – такой я был измазанный. Некоторые, кто самый голодный, стали ползать по полу и собирать гущу из похлебки, а другим повар смог набрать со дна котла. Я стоял в углу между стеной и нарами и никуда не смотрел. Я ненавидел эту проклятую Ирку, которая была во всем виновата, из-за нее я ударился о котел. Вот бы сейчас она подошла, я бы ее задушил.
Ирка пришла позже. Я был рад ее задушить, даже руки дрожали от боли и ненависти. Но я ее не задушил, потому что она принесла мне свою миску, а в ней на дне – похлебка.
– Жри, чучело, – сказала она мне.
Я хотел выплеснуть похлебку ей в рожу и посмотреть, как она запрыгает, и она видно угадала это желание в моем взгляде, потому что отпрянула. Но потом голод взял свое, и я выхлебал похлебку и даже облизал миску языком.
Мы помолчали. Потом Ирка сказала:
– Давай сюда миску, чучело, мне ее отдавать надо.
Я отдал миску, хоть совершенно не наелся. Я все еще хотел избить эту дрянь, но если ты съел из рук, то ты признал хозяйку, хотя, конечно, Ирка не имела ничего общего со спонсорами.