Вдруг в чаще раздается какой-то треск!

Девочки с головой прячутся под одеяло. Из зарослей появляется ведьма. Но не та ведьма, что пела в опере, нет, нет, она больше смахивает на конфетную даму из ложи! Ведьма в бинокль смотрит на кровать, кивает и с высокомерной улыбкой трижды хлопает в ладоши!

Темный лес превращается в солнечную лужайку. На лужайке стоит домик, построенный из конфетных коробок, с забором из плиток шоколада. Птицы весело щебечут, в траве скачут марципановые зайцы и все кругом мерцает от золотых гнездышек с пасхальными яйцами. Маленькая птичка садится на кровать и начинает выводить такие дивные колоратуры, что даже Лотта и Луиза выглядывают из своего укрытия. Только тут они видят лужайку с пасхальными зайцами, шоколадными яйцами и конфетным домиком. Девочки вылезают из кровати и в длинных ночных рубашонках бегом бегут к ограде. И останавливаются в изумлении.

— Особая смесь! — громко читает Луиза. — И миндаль в сахаре! И с ореховой начинкой!

— И особый горький шоколад! — радуется Лотта, ибо она и во сне не очень-то любит сладости!

Луиза отламывает от ограды большущий кусок шоколада.

— С орехами! — жадно шепчет она и уже собирается откусить кусочек. Но тут из дома доносится хохот ведьмы. Дети пугаются! Луиза выбрасывает шоколад. А вот идет мама с большой ручной тележкой, груженной хлебом. Она запыхалась от спешки.

— Стойте, дети! — кричит она. — Это все отравлено!

— Но мы хотим, есть, мама!

— Вот вам хлеб! Я просто не могла раньше выбиться из издательства! — Она обнимает девочек и хочет увести их подальше отсюда. Но тут открывается дверь конфетного домика. Появляется отец с огромной, как у дровосеков, пилой, и кричит:

— Оставьте детей в покое, фрау Кернер!

— Это мои дети, господин Пальфи!

— Но и мои тоже! — отзывается он. И подойдя поближе, сухо говорит: — Я поделю детей! С помощью пилы! Я возьму себе половину Лотты и половину Луизы, а остальное достанется вам, фрау Кернер!

Девочки, дрожа, залезают в кровать.

Мама, раскинув руки, загораживает их собою.

— Никогда, господин Пальфи!

Но отец отталкивает ее и начинает пилить кровать. Пила визжит так, что кровь стынет в жилах, и сантиметр за сантиметром делит кровать надвое.

— Разожмите руки! — приказывает отец. Пила все ближе к сплетенным детским рукам, ближе, ближе, еще ближе! Сейчас она заденет кожу!

Мама плачет навзрыд! Душераздирающе плачет!

Слышно, как хихикает ведьма.

Но наконец, детские руки разжались. Пила окончательно отделяет девочек друг от друга, пилит и пилит, покуда не получаются две кровати, каждая на четырех ножках.

— Какую из девочек вы хотели бы взять, фрау Кернер?

— Обеих, обеих!

— Сожалею, — говорит отец, — но делить надо по справедливости. Ну, если вы не можете решиться, то я беру вот эту! Мне, в общем-то, все равно! Я их даже не различаю! — Он хватает одну из кроватей. — Ты кто?

— Я — Луизерль! Но ты не смеешь этого делать!

— Нет! — вопит Лотта, — вы не имеете права нас делить!

— Заткнитесь! — строго приказывает отец. — Родители смеют все! — И с этими словами он, таща за собой одну кровать на веревке, как санки, направляется к конфетному домику. Шоколадный забор сам по себе разваливается. Луиза и Лотта отчаянно машут друг дружке.

— Мы будем писать письма! — рыдает Луиза.

— До востребования! — кричит Лотта. — Мюнхен 18, Незабудке!

Отец с Луизой скрывается в домике. Затем исчезает и сам домик, словно его стерли ластиком. Мама печально говорит, обнимая Лотту:

— Теперь мы с тобой одни-одинешеньки! — и вдруг как-то неуверенно смотрит на дочку. — А ты кто? Похожа как будто на Лотту?

— Но я и есть Лотта!

— Нет, пожалуй, ты больше похожа на Луизу!

— Я и есть Луиза!

Мать с испугом смотрит в лицо ребенку и говорит, как ни странно, голосом отца:

— У одной локоны! У другой косы! А носы одинаковые! И лица одинаковые!

Теперь у Лотты слева коса, а справа локоны, как у Луизы. Из глаз ее льются слезы. И она горестно шепчет:

— Теперь я и сама не знаю, кто я! Ах, бедная, несчастная половинка!

Глава седьмая

Прошло больше месяца — Пеперль смирился — В омлете нет косточек — Все изменилось, особенно Рези — Капельмейстер Пальфи дает уроки музыки — Фрау Кернер корит себя — Анни Хаберзетцер получает пощечину — Лучше просто не бывает!

Прошло больше месяца с того первого дня и первой ночи в чужом городе среди чужих людей. В эти недели каждое мгновение, любая случайность и любая встреча таили в себе опасность и прелесть новых открытий. Недели с частым сердцебиением и несколькими письмами до востребования. С новыми срочными сообщениями и вопросами.

Все шло благополучно. Отчасти это объяснялось везением. Луиза «опять» научилась готовить. Учительницы в мюнхенской школе сочли, что маленькая Кернер после каникул стала, пожалуй, менее прилежной, аккуратной и внимательной, но зато более оживленной и находчивой.

А их венские коллеги нисколько не возражали против того, что дочка капельмейстера Пальфи в последнее время стала лучше слушать и лучше умножать. Вот только вчера фройляйн Гштеттнер несколько высокопарно говорила в учительской фройляйн Брукбаур:

— Наблюдать за развитием Луизы, дорогая моя коллега, весьма поучительно для любого педагога. Бьющий через край темперамент преобразуется в умиротворяющую, сдержанную силу. А озорство, веселость и неуемная любознательность — в устойчивое, я бы даже сказала, скрупулезное стремление к образованию. Иными словами, дорогая коллега, этот случай единственный в своем роде! И не забудьте об одном — это превращение, эта метаморфоза, эта перемена характера, иными словами, этот переход к высшей, так сказать, усмиренной форме, произошел сам по себе, без всякого воспитательного нажима извне!

Фройляйн Брукбаур отвечала, согласно кивая:

— Это саморазвитие характера, это стремление к строго определенной форме проявляется хотя бы уже в изменении Луизиного почерка! Я же всегда твержу, что почерк и характер…

Однако нам вовсе не обязательно выслушивать, что там всегда твердит фройляйн Брукбаур!

Лучше мы с искренним восхищением услышим о том, что Пеперль, песик надворного советника Штробля, с некоторых пор опять взял себе за правило говорить «добрый день!» маленькой дочке господина капельмейстера. Он смирился с тем, что Луиза больше не пахнет Луизой, хоть это и было выше его собачьего разумения. Правда, с людьми чего только не бывает! Кроме того, в последнее время эта милая малютка уже не так часто ест омлет, предпочитая что-нибудь мясное. Если хорошенько подумать и принять во внимание, что в омлете нет косточек, а в отбивной котлете, напротив, она непременно есть, то вполне можно понять, что собака отбросила, наконец, всякую сдержанность.