— Ничего не скажу.
— Не удивит и не огорчит это тебя?
— Нисколько.
— Куда же ты денешься?
— В трактир пойду.
— В трактир! — с ужасом сказала бабушка. И Тит Никоныч сделал движение.
— Кто же вас пустит в трактир? — возразил он, — мой дом, кухня, люди, я сам — к вашим услугам, — я за честь поставлю…
— Разве. ты ходишь по трактирам? — строго спросила бабушка.
— Я всегда в трактире обедаю.
— Не играешь ли на бильярде, или не куришь ли?
— Охотник играть и курю. Надо достать сигары. Я вас отличными попотчую, Тит Никоныч.
— Покорнейше благодарю: я не курю. Никотин очень вредно действует на легкие и на желудок: осадок делает и насильственно ускоряет пищеварение. Притом… неприятно дамам.
— Странный, необыкновенный человек! — сказала бабушка.
— Нет, бабушка: вы необыкновенная женщина.
— Чем же я необыкновенная?
— Как же: ешь дома, не ходи туда, спи, когда не хочется, — зачем стеснять себя?
— Чтоб угодить бабушке.
— О деспотка, вы, бабушка, эгоистка! Угодить вам — не угодить себе; угодить себе — не угодить вам: нет ли выхода из этой крайности? Отчего же вы не хотите угодить внуку?
— Слышите: бабушка угождай внуку! Да я тебя маленького на руках носила!
— Если вы будете очень стары, я вас на себе повезу!
— Разве я не угождаю тебе? Кого я ждала неделю, почти не спала? Заботилась готовить, что ты любишь, хлопотала, красила, убирала комнаты и новые рамы вставила, занавески купила шелковые.
— Это все вы угождали себе, а не мне!
— Себе! — с изумлением повторила она.
— Да, вам эти хлопоты приятны, они занимают вас; признайтесь, вам бы без них и делать нечего было? Обедом вы хотели похвастаться, вы добрая, радушная хозяйка. Приди Маркушка к вам, вы бы и ему наготовили всего…
— Правда, правда, братец: непременно бы наготовила, — сказала Марфенька, — бабушка предобрая, только притворяется…
— Молчи ты, тебя не спрашивают! — опять остановила ее Татьяна Марковна, — все переговаривает бабушку! Это она при тебе такая стала; она смирная, а тут вдруг! Чего не выдумает: Маркушку угощать!
— Да, да, следовательно, вы делали, что вам нравилось. А вот, как я вздумал захотеть, что мне нравится, это расстроило ваши распоряжения, оскорбило ваш деспотизм. Так, бабушка, да? Ну, поцелуйте же меня и дадим друг другу волю…
— Какой странный человек! Слышите, Тит Никоныч, что он говорит! — обратилась бабушка к Ватутину, отталкивая Райского.
— Приятно слушать: очень, очень умно — я ловлю каждое слово! — сказала Крицкая, которая все ловила взгляд Райского, но напрасно.
Тит Никоныч потупился, потом дружески улыбнулся Райскому.
— И я не выжила из ума! — отозвалась сердито бабушка на замечание гостьи.
— Видно, что Борис Павлович читал много новых, хороших книг… — уклончиво произнес Ватутин. — Слог прекрасный! Однако, матушка, сюда самовар несут, я боюсь… угара…
— Пойдемте на крыльцо, в садик, чай пить! — сказала Татьяна Марковна.
— Не сыро ли будет там? — заметил Ватутин.
В тот же вечер бабушка и Райский заключили если не мир, то перемирие.
Бабушка убедилась, что внук любит и уважает ее: и как мало надо было, чтобы убедиться в этом!
Райский разобрал чемодан и вынул подарки: бабушке он привез несколько фунтов отличного чаю, до которого она была большая охотница, потом нового изобретения кофейник с машинкой и шелковое платье темно-коричневого цвета. Сестрам по браслету, с вырезанными шифрами. Титу Никонычу замшевую фуфайку и панталоны, как просила бабушка, и кусок морского каната класть в уши, как просил он.
Бабушка была тронута до слез.
— Меня, старуху, вспомнил! — говорила она, севши подле него и трепля его по плечу.
— Кого же мне вспомнить: вы у меня одни, бабушка!
— Да как же это, — говорила она, — счеты рвал, на письма не отвечал, имение бросил, а тут вспомнил, что я люблю иногда рано утром одна напиться кофе: кофейник привез, не забыл, что чай люблю, и чаю привез, да еще платье! Баловник, мот! Ах, Борюшка, Борюшка, ну, не странный ли ты человек!
Марфенька так покраснела от удовольствия, что щеки у ней во все время, пока рассматривали подарки и говорили о них, оставались красны.
Она, как случается с детьми, от сильной радости, забыла поблагодарить Райского.
— А ты и не благодаришь — хороша! Как обрадовалась! — сказала Татьяна Марковна.
Марфенька сконфузилась и присела. Райский засмеялся.
— Какая я дура — приседаю! — сказала она.
Она подошла и обняла его.
Тит Никоныч смутился, растерялся в шарканье и благодарственных приветствиях.
Райский тоже, увидя свою комнату, следя за бабушкой, как она чуть не сама делала ему постель, как опускала занавески, чтоб утром не беспокоило его солнце, как заботливо расспрашивала, в котором часу его будить, что приготовить — чаю или кофе поутру, масла или яиц, сливок или варенья, — убедился, что бабушка не все угождает себе этим, особенно когда она попробовала рукой, мягка ли перина, сама поправила подушки повыше и велела поставить графин с водой на столик, а потом раза три заглянула, спит ли он, не беспокойно ли ему, не нужно ли чего-нибудь.
Тит Никоныч и Крицкая ушли. Последняя затруднялась, как ей одной идти домой. Она говорила, что не велела приехать за особой, надеясь, что ее проводит кто-нибудь. Она взглянула на Райского. Тит Никоныч сейчас же вызвался, к крайнему неудовольствию бабушки.
— Егорка бы проводил! — шептала она, — сидела бы дома — кто просил!
— Благодарю вас, благодарю… — сказала Полина Карповна мимоходом Райскому.
— За что? — спросил он с удивлением.
— За приятный, умный разговор — хотя не со мной… но я много унесла из него…
— Разговор больше практический, — сказал он, — о каше, о гусе, потом ссорились с бабушкой…
— Не говорите, я знаю… — говорила она нежно, — я заметила два взгляда, два только… они принадлежали мне, да, признайтесь? О, я чего-то жду и надеюсь…
С этим она ушла. Райский обратился к Настеньке, взглядом спрашивая, что это такое.
— Какие это два взгляда? — сказал он.
Марфенька засмеялась.
— Она всегда такая у нас! — заметила она.
— Что она там тебе шептала? Не слушай ее! — сказала бабушка, — она все еще о победах мечтает.
Райский сбросил было долой гору наложенных одна на другую мягких подушек и взял с дивана одну жесткую, потом прогнал Егорку, посланного бабушкой раздевать его. Но бабушка переделала опять по-своему: велела положить на свое место подушки и воротила Егора в спальню Райского.