Когда рядом, находились ребята, он мирно бродил с другими телятами, щипал траву, и, казалось, ничто больше на свете не интересовало его.
Но стоило Саше увлечься разговором с приятелями, Мартик незаметно, боком, выбирался из стада и бодрой рысцой, весело помахивая хвостом, устремлялся обратно в село. Ребята с криком: «Держи!.. Держи его!..» — бросались вдогонку.
Мартик мчался легко, быстрыми прыжками, высоко вскидывая задние ноги. Догнать и вернуть его в стадо стоило даже для резвого Саши немало труда.
— Не стыдно тебе, Мартик? — корил Саша своего воспитанника, когда оба, тяжело дыша и порядочно измучившись, возвращались к стаду.
Весь вид Мартика — унылый, покорный — выражал полное раскаяние.
Но спустя час-другой Мартик снова пускался а бега.
— Вздуй его как следует, — советовал Серега. Он свою рыжую Зорьку так проучил кнутом, что она пугливо шарахалась в сторону, когда кто-нибудь проходил мимо.
— Образумится, — говорил Саша, не решаясь поднять кнут на Мартика.
Только на третий день Мартик действительно образумился, привыкнув к новой обстановке. Все подшефные телята теперь находились в стаде вместе.
На сборе пионерского отряда ребята докладывали, как выполнили свои обязательства. Дома Саша рассказывал:
— Сбор у нас был. Пионеры отчет держали.
— Какой отчет? — не понимал отец.
— Ну, те… кто над телятами шефствовал. Я тоже выступал. Мартик-то был записан за мной…
— А про Галю тоже будешь отчет давать? — допытывался Витюшка.
— Вот чудак! То общественное дело. Я слово давал. Раз пионер слово дал — выполни. А это мое личное. Что хочу, то и делаю.
Между тем на Галю у Саши уходило несравненно больше времени, чем на Мартика. Воспитанию она поддавалась с трудом.
Галя давно уже покинула клетку в сенях и поселилась в избе, бесцеремонно выбирая любое место для отдыха и ночевки. Она уже никого не боялась, ни своих, ни чужих, смело садилась на плечо или на голову каждому, кто бы ни приходил в избу.
— Здравствуй, Галя, — приветствовал Саша галку, подходя утром к ней.
— Га!., га!., га!.. — откликалась она, сидя на перегородке.
— Ну, живо за стол!.. — торопила Надежда Самойловна сыновей. — Позавтракали — и каждый за дело. Некогда прохлаждаться.
— Бац! — падает с тарелки хлеб, дребезжат стаканы. Это Галя камнем свалилась на стол и поспешно клюет все что ни попало.
Ребята сидят не шелохнувшись. Павел Николаевич посмеивается.
Рассерженная Надежда Самойловна быстро наводит порядок за столом. Схватив галку за хвост, она выбрасывает ее в раскрытое окно, приговаривая:
— Пошла… пошла, паршивая, прочь!.. Долго я буду эту пакость терпеть в избе?
Характер у матери отходчивый. Через минуту галка снова на подоконнике, а потом и на столе. Воровато косясь на Надежду Самойловну белесым зрачком, она потихоньку подвигается к плошке с картошкой.
— Опять… — с отчаянием вздыхает Надежда Самойловна. — Ну что я буду делать с ней? Хоть бы занесли её куда-нибудь!
Впрочем, это она говорит просто так, на самом же деле она любит Галю, как и все в доме.
С Тенором и Громилой у Гали сразу наладились дружеские отношения.
А вот с Мартиком Галя не дружила. Мартик не любил вольностей, особенно когда Галя садилась к нему на спину или еще хуже — на голову. Он заметно нервничал, если Саша подходил к нему вместе с галкой, начинал сердито сопеть, синеватые глаза у него темнели.
— Это потому, что Мартик меня любит, — объяснял Саша Витюшке. — Он сердится.
За лето Мартик вырос, располнел, ростом и дородностью выделялся среди других телят.
Возвращался он из стада домой охотно, зная, что Саша с Витюшкой что-нибудь уже приготовили для него: нарвали корзинку молочая или принесли картофельной ботвы.
— Вот только чем зимой мы будем Мартика кормить? — задумывается Витюша. — Пожалуй, сена он есть не будет.
Глядя на сыновей, отец смеялся.
— Придется клевером кормить. То-то вы старались!
Ребята горделиво переглядывались друг с другом, они помогали сушить и убирать в сарай.
Зима в этом году долго не приходила. Вокруг Песковатского поля стояли жухлые, чернея побуревшими былинками. Ветер гонял по дороге сухую листву, крутил штопором пыль.
— Неурожайный год будет, — тревожно толковали колхозники.
Бабушка, заходя к снохе, вздыхая, говорила:
— Холодно теперь землице. Вымерзает корешок.
— А под снегом разве тепло? — спрашивал Саша.
Бабушка объясняла:
— Землица-то под снегом, словно под перинкой, покоится.
— А если снегу совсем не будет, то как? — допытывался Саша.
— Вот какой дотошный! — усмехнулась мать. — Что да почему. Не по разуму еще знать. А ему выложь да подай.
Недели за три до Нового года сразу навалило столько снега, что трудно было не только проехать, но и пройти. Он придавил к земле пушистыми, необычайно яркой белизны шапками крыши построек. Изукрасил белой кружевной бахромой деревья. Одел пушистым пологом Вырку. Стало кругом бело, нарядно.
— Хорошо? — спрашивал Саша, видя, как Галя, вылетев на улицу, по шею купается в рыхлом, сверкающем на солнце снегу и потом, стремительно взлетев, носится вокруг дома, перепархивая с места на место.
Нагулявшись, Галя подлетала к дому, садилась на краешек рамы и начинала долбить клювом стекло до тех пор, пока кто-нибудь из домашних не выходил на улицу. Галя садилась ему на плечо и так возвращалась домой, оживленно вертя головой, словно проверяя, не произошло ли в избе каких перемен. Усевшись на свое любимое место, на железную спинку кровати, она неторопливо начинала отряхиваться, клювом приводила свои перышки в порядок, переступая с ноги на ногу.
— Вот какая чистоплотная! — с уважением говорила мать. — А вас иной раз руки не заставишь ополоснуть, все лень да недосуг.
— Ну, Галя, уроки мне делать не мешай… — просил Саша, предупредительно расстилая на скатерти газету и раскладывая на столе свои тетради, книги.
— Га-а!.. — отвечала Галя.
Она садилась напротив Саши на стол и делала то же самое, что и он. Он совал ручку в чернильницу — Галя тоже совала свой черный, с двумя дырочками клюв в чернила. Саша раскрывал книгу — Галя тоже стремилась клювом перевернуть страницу.
— Вот что… — потеряв терпение, говорил Саша, выпроваживая галку со стола. — Знай свой угол.
— Пиши как следует, не торопись… — советовал отец, видя, что Саша не очень-то задерживается на одной странице. — Пишешь, словно курица лапой водит, не разберешь.