— Да, — чистосердечно признался Саша. — С Наташей я хотел повидаться… На днях встретимся… Я снова приду в Лихвин и тогда… — Саша не договорил, прощаясь с друзьями. — До скорой встречи!
Разошлись поодиночке.
Вася, уходя последним, все же счел нужным предупредить.
— Учти, у Наташки дядя тоже полицай, озлобленный человек.
— Ладно, — успокоил его Саша, весь занятый уже мыслями о предстоящей встрече с Наташей Ковалевой. Прошлый раз она что-то хотела рассказать ему. На что-то намекала. Но тогда у него не было времени, он торопился к Мите. А сейчас он может по душам поговорить с ней.
Наташа нетерпеливо ждала на косогоре возле реки, маскируясь от постороннего взгляда за дубовым кустарником, куда привел ее Славка. Сам же Славка, сознавая величайшую ответственность за порученное ему дело, отошел немного в сторону и стоял, как часовой, с палкой в руках. Сколько придется ему так простоять, он не думал, раз так приказал ему Саша. Но Наташа нервничала. Время шло, а никого не было.
«Дурачатся ребята…» — уже с озлоблением думала она про Славку, собираясь уйти.
Внезапно зашевелились кусты, и перед Наташей словно из-под земли вырос Саша. Она радостно вскрикнула и бросилась к нему.
— Шура! А я тебя ждала, так хотела видеть… — заговорила она, схватив его за руку. Торопясь и волнуясь, она стала рассказывать про все, что произошло с ней, про свое возвращение в город, про жену Тимофеева, про Якшина, про Чугрея.
Саша напряженно слушал. Никогда раньше Наташа не казалась ему такой сильной, мужественной, как в эту минуту. Стало понятно, почему в прошлый раз она так порывалась заговорить с ним, а он ушел, не дав ей возможности все рассказать.
— Вот оно что! — повторял Саша, не сводя глаз с Наташиного лица. — Если бы я раньше знал… Говоришь, Егор тебе помог?
Саше все более становилось не по себе. Нечуткий он человек.
И Наташу тогда не выслушал, и на Егора накричал, даже не поинтересовавшись, откуда тот идет. А Егор почему-то тоже ничего не сказал.
— Егор был здесь, — сообщил девушке Саша, крайне недовольный собой.
— Значит, отвел… — Глаза у Наташи сияли.
Но Саша по своей привычке прищуривать глаза хмурился.
— Да ты тоже хороша… — все же попрекнул он Наташу. — Семью Тимофеева укрывала, а мне не могла по-человечески сказать.
И хотя он говорил ворчливо, он любовался девушкой, думая, какую радостную весть он принесет командиру.
Разговор зашел про городские дела, про Наташиного дядю.
— Не боишься? — спросил он.
Она медленно покачала головой. Темный платок сполз с головы.
Лицо у нее раскраснелось.
— Я теперь ничего не боюсь, Шурик. Я видела, как наши умирают. Пленных на днях во рву расстреливали… Так они с песней… Ты что все озираешься?
— За тебя я беспокоюсь.
— Ну вот еще…
Наташа торопливо полезла в карман и протянула Саше маленький медный компас.
— Возьми, — смущаясь, сказала она, — чуть не позабыла, тебе принесла.
Саша взял компас. Слова по-прежнему не шли на язык. Он внимательно разглядывал подарок.
Пора было расставаться, но они медлили расходиться. Тому и другому хотелось еще побыть вместе.
— Шурик! А ты… убивал людей? — вдруг с жадным любопытством спросила его Наташа.
— Убивал, — ответил он спокойно.
Наташа как-то внутренне вся содрогнулась.
— Страшно убивать живого человека? — снова спросила она.
Саша поморщился.
— Первый раз было страшно, — искренне признался он и тут же добавил: — Но это же не люди, а фашисты… Ты знаешь, что они с нашими людьми делают?
— Видела… знаю… — проговорила она и первая протянула ему руку: — Иди… Тебе еще далеко идти. Правда?
— Далеко, — сознался он, и вдруг в сердце закралась тревога. — В случае чего… — заговорил он, не отпуская мягкую, теплую руку девушки. — Ты иди прямо в Песковатское, в наш дом. Правда, он нежилой. Но там спокойно. Можно было туда и жену Тимофеева на время укрыть. Окна заколочены. Доска в подворотне приподнимается. Понимаешь? А изба не заперта…
Расставшись с Наташей, Саша торопливо свернул в сторону и пошел между кустами по едва заметной тропке вниз, где, петляя в заросшем овраге, впадал в Оку безымянный ручеек. Митя сидел на камне и сосредоточенно курил. Он уже разыскал запрятанные батареи. Сверток лежал возле него.
— Мы, братец ты мой, соскучились, вас дожидавшись… — шутливо, но с укоризной встретил он Сашу.
Саша молчал.
— С Наташкой Ковалевой встречался? — строго спросил Митя.
— Да… встречался, — неохотно отозвался Саша.
— Нашел время с девчонками якшаться, — неодобрительно покачал головой Митя. — Шуры-муры у тебя в башке, а не дело.
Саша весь вспыхнул, но сдержал себя.
— Ты мне друг, Митяй… — медленно проговорил он. — А за друга, ты знаешь, я жизнь отдам. Но в мои личные дела ты не вмешивайся. Понял?
Митя промолчал. Впервые он видел таким Сашу. Саша не успокоился и тогда, когда они, пройдя поле, шли уже между березовыми перелесками.
— Ты меня, Митяй, очень обидел, — говорил Саша, шагая по усеянной желтыми листьями тропке. — Тебе вот наша Люба нравится… Не отговариваю же я тебя с ней дружить…
— А ты почему знаешь? — смутился Митя.
— Вот чудак-то! — удивился Саша. — Весь лагерь знает.
— И она знает? — тихо спросил Митя, не оборачиваясь к Саше.
— Хочешь, спрошу? — предложил Саша.
— Дурак ты, — сразу отозвался Митя. Сказал он это незлобно, и Саша не обиделся.
Желая как-то оправдать себя перед Митяем, Саша снова вернулся к разговору о Наташе:
— Если бы ты, Митяй, знал, какую новость мне сегодня сообщила Наташа Ковалева про семью нашего командира!
— Знаю. — Митя слегка улыбнулся.
— Ничего ты не знаешь. Оказывается, семья нашего командира не успела эвакуироваться и вернулась в город.
— Знаю, — снова спокойно отозвался Митя. — Скрывалась в доме у Ковалевых.
Саша с раскрытым ртом остолбенел.
— Откуда ты знаешь?..
— Я многое знаю, — многозначительно подчеркнул Митя, — но молчу. Понял?
Саша долго не мог успокоиться. Он ничего не понимал. Откуда, от кого мог Митяй узнать? Но расспрашивать нельзя. Очевидно, это военная тайна. С кем-то встречается Митя в городе. Но с кем? Очевидно, с подпольщиками. Остальной путь они прошли молча, только изредка перекидываясь словами.
Митя думал о своей встрече в городе с человеком, который работал на партизан, думал о Любе. Саша думал о Наташе, о ребятах, о семье Тимофеева. Сложной и трудной теперь ему казалась жизнь, которой жили партизаны и его друзья в городе.