– Какие еще швы?
– А вдруг та бабуся, которая делает вид, что наблюдает за морем из Птичьей крепости, вшила в швы письменные инструкции.
Они много знают, подумала Кора, ой как много!
– При одном условии, – сказала Кора, – я оставляю себе нижнее белье. Я не могу ходить в сиротском.
– Чепуха, – ответил полковник, – сколько вы проносите здесь свои трусики? Вам придется их стирать перед сном и сушить в камере. В эти периоды времени вы будете полностью беззащитны перед насильниками.
А черт с ним! Кора принялась раздеваться, уговаривая себя, что в камере никого нет. Полковник тут же занялся делом. Он хватал вещи Коры и начинал их мять, обнюхивать, царапать, гладить, потом складывал на краешке кровати и ждал следующего предмета.
Оставшись в одних трусиках, Кора вздохнула с облегчением, ибо поняла, что полковник ни разу на нее и не взглянул – все его внимание было поглощено ее одеждой. Полковник оказался человеком долга.
– Все, – приказал он, – сдай мне все.
Кора подчинилась и тут же надела длинные розовые казенные трусы – сейчас бы сыграть в них в футбол, потом рубашку – откуда они вытащили такие неудобные и так плохо отглаженные вещи?
Убедившись, что все вещи Коры у него в руках, полковник коротко произнес:
– Все. Я пошел в лабораторию. Будем исследовать!
Зачем исследовать белье, он так и не сказал.
Дверь за ним закрылась. Кора подошла к осколку зеркала, прибитому к стене. Зрелище оказалось неутешительным. Халат был широк, но страшно короток, из-под него торчала грубо сшитая сиреневая рубашка без воротника, вместо него была продета веревочка. «Господи, в нашем приюте на Детском острове, – подумала Кора, – за такую одежду рассчитали бы всех кастелянш и сама директриса приюта госпожа Аалтонен перешивала бы эти гадкие тряпки».
Без стука в дверь зашел доктор Блай, похожий на морского слона.
– Переоделись? – спросил он.
Доктор занимал все пространство двери. При тусклом полуподвальном освещении кожа его казалась серой и бугристой.
– Переоделась, – согласилась Кора.
– Давайте сюда ваше белье и всю одежду – ну быстро, быстро, мне надо нести это в лабораторию на обследование.
– Простите, но все у меня взял ваш полковник, с усиками.
– Рай-Райи?
– Кажется, так его зовут.
– Я так и знал!
Врач не скрывал своего разочарования.
– Не врете? – спросил он с пустой надеждой.
– Нет. Где здесь спрячешь? – сказала Кора.
– Прятать негде, – согласился Блай.
Врач ушел, а Кора направилась к двери, чтобы закрыть ее.
Но в дверях стояла медсестра в белом клеенчатом фартуке.
– Вы за моей одеждой? – спросила Кора.
– Мне надо отнести ее в лабораторию.
– Послушайте, мою одежду унес полковник Рай-Райи, потом за ней прибегал доктор Блай, теперь вы. Что в моей одежде особенного? Откуда в вас такое радение?
– Глупости, – ответила медсестра. – Каждый хочет с вас чего-то поиметь. На нашу зарплату разве разживешься импортом?
– Вы хотите сказать, что полковник взял мою одежду себе? – искренне удивилась Кора.
– Еще бы. Ваше белье денег стоит.
Тут раздался неприятный звон – как будто заработал плохо смазанный будильник.
– На ужин, – приказала медсестра, – идите уж.
Медсестра показала Коре путь в столовую на первый этаж. Сама же не скрывала разочарования.
– Могли бы и предупредить, – сказала Кора у дверей столовой.
– Откуда мне знать, что они такие шустрые!
В столовой, покрашенной серой краской, тоскливой настолько, что никакая, даже самая изысканная, пища и в глотку бы не полезла, под портретом одноглазого президента уже собрались пленники с Земли.
Восемь человек.
Вот они: справа сидит мрачный, глядящий в пространство Эдуард Оскарович Калнин, он даже не заметил, что Кора пришла переодетой в униформу больницы. Рядом с ним горбится, массирует свой шрам Покревский. Тот увидел Кору и кивнул ей. Дальше положил массивные кулаки на стол бывший полицмейстер Журба. Нинеля шепчет ему что-то, наушничает. Инженер знаками пытается разговорить печальную принцессу. Но принцесса не поддается его хитростям. Миша Гофман сгибает и разгибает алюминиевую вилку и поглощен этим занятием.
Кора прошла на свое место – его показала ей Нинеля, рядом с собой.
– Допрашивали? – спросила она.
– Нет, только доктор осмотрел. Мучил, не представляешь как!
– А Гарбуя видела?
– Кого?
– Значит, Гарбуя ты еще не видала.
Медсестра вкатила стол на колесиках, на нем, опасно кренясь, стояли миски и тарелки. Проходя мимо стола, медсестра ловко кидала миски, они ехали по плохо протертой деревянной поверхности и замирали перед едоком. Вторая медсестра шла следом и кидала перед людьми ложки. Все это походило на цирковой номер. Коре хотелось им аплодировать, но все воспринимали операцию серьезно, были заняты наступающей едой – только Коре не хотелось есть, она появилась здесь недавно, и ее беспокоили другие проблемы.
Гороховый суп был невкусным, недосоленным. Журба крикнул:
– Где соль, мать вашу! Сколько раз надо об одном и том же просить!
Никто ему не ответил. И никакой соли ему не принесли, но когда минут через пять или десять снова появились медсестры, то они несли вдвоем большую кастрюлю. Медсестра поставила кастрюлю на край стола, а вторая принялась зачерпывать поварешкой густую кашу и метать ее в опустевшие миски.
Когда операция кончилась, медсестра достала из-под фартука большую открытую консервную банку, наполовину наполненную желтой крупной солью.
Все принялись есть кашу, и некоторые щедро ее солили. А так как первый голод, правивший этой маленькой колонией, был утолен, то люди начали разговаривать, повеселели.
– Что будет дальше? – спросила Кора у Нинели.
– Наверное, опять испытания. Они нас все испытывают, что мы умеем делать. Вчера нас по лабиринту гоняли. А может, допрашивать будут, беседовать.
– А ты кашу доедать будешь? – спросила Нинеля.
– Нет, не хочется.
– Давай я доем, – сказала Нинеля. – Чего ей пропадать?
– Конечно, бери.
Нинеля взяла миску Коры, отвалила почти полную ложку своему соседу Журбе, который заинтересованно глядел на нее, остальное съела сама.
Дверь открылась, но вместо ожидаемых медсестер в мясницких фартуках вошел странного вида неподходящий человек, очевидной, но неприятной женственности.