– Странно, – сказал профессор, дразня соломинкой тарантула, который выглядывал из щели между камней, – как история издевается над нашими трагедиями. Ужас, убивший столь многих, для вас, наших потомков, становится только цирком.
– Ну, вы совсем не правы, – возразила Кора. – Никто не издевается. Люди хотят помнить и хотят понять, как нашим предкам приходилось жить на свете. Мы же привыкли, что обед не бывает без компота и мороженого. Так надо же иногда увидеть, что это еще не закон.
– Как в зоопарке… – Эдуард Оскарович не слушал Кору.
– Но почему вы тогда не переживаете за тех, кто штурмовал Иерусалим? – спросила Кора. – Они же тоже погибали?
– Почему мне нужно переживать за них?
– В жуткую жару, без воды, голодные, оборванные, все в язвах, они лезли на эти стены и потом, если не погибали в страшных мучениях, начинали убивать и грабить тех, кто жил в городе. Это что, не страшно?
– Откуда ты знаешь? Вы изобрели машину времени?
– Машина времени есть… в институте. Туда трудно попасть. Да и действует она только на несколько лет.
– Можно отправиться в прошлое или в будущее?
– Конечно, в прошлое. Ведь будущего еще нет!
– А если ты нарушишь что-то в прошлом?
– Поэтому у нас такие строгости… Я не все знаю, но нас учили, что если ты вмешаешься в ход времени, то просто исчезаешь… как будто тебя не было. Иначе бы пропали все мы.
Тарантул все-таки вырвал соломинку из пальцев профессора и утащил ее к себе в норку мучить и убивать.
Кора молчала.
– В конце концов, – сказал после паузы профессор, – эти крестоносцы добровольно отправились в поход. Никто их не тащил.
– Еще как тащили! Вы бы посмотрели, как их обрабатывали на митингах и собраниях, какие там были агитаторы и пропагандисты в каждом соборе, в каждом монастыре, на каждой площади. Люди думали, что идут к светлому будущему… Так что, если вы хотите сказать, что крестоносцы знали, на что идут, а вы, соратники Сталина или Гитлера, ничего не знали, я вам не поверю. Вы же уничтожали друг друга.
– От страха, – сказал профессор. – Нельзя судить человека перед лицом смерти. И вообще это пустой спор. Не может принц понять нищего, пока не побудет в его шкуре.
Кора пожала плечами. Ей было трудно согласиться с нищим.
– Полторы сотни лет назад вы догадались, что этим путем можно сбежать в параллельный мир?
– Да, – сказал профессор.
– Но как же вы могли? Ведь даже в мое время там, в Симеизе, работает целый научный институт, который старается понять, как это происходит.
– Если ты специалист и тебя посетило вдохновение, то в науке может произойти прорыв.
– Яблоко упало на Ньютона.
– Да, не хватало лишь последней точки. Теоретически существование перехода между параллельными мирами можно было высчитать даже на уровне теоретической физики середины двадцатого века. Ньютон не имел аппарата – Эйнштейн уже мог бы дойти до этой мысли.
– И вы дошли?
– Не только дошли, но и сделали выводы…
Внизу, у ограды лагеря, их перехватил незнакомый, из новеньких, офицер, который начал кричать на профессора и грозил расстрелом – видно, сам не знал толком ни своих функций, ни степени свободы пришельцев, – черт их знает – может, лучше их держать в подвале или, наоборот, не обращать на них внимания? Последний вариант не удовлетворил бы никакого военного и был отметен с порога, а нарушителей, несмотря на ворчание профессора и требования вызвать самого полковника Рай-Райи, загнали в тюрьму.
Под одноэтажным бараком, где содержались пришельцы с Земли, располагалось бомбоубежище, которое полностью повторяло наземную постройку. Вместо столовой там обнаружилась камера с железной дверью, каменным полом и низкими нарами. Единственная тусклая лампочка под потолком осветила еще одного обитателя подземелья – им оказался Покревский. На скуле ротмистра темнел кровоподтек, рукав халата был оторван и держался на нескольких нитках, волосы встрепаны и взор дик.
– Что с вами случилось? – кинулась к ротмистру Кора. – Вас били?
– Меня били, – согласился ротмистр. – И я лишен возможности снова покончить с собой.
– Но кто позволил себе такое отношение к вам? – возмутился профессор. – Мы являемся подданными другой планеты, и они не имеют права…
– Они взяли это право в собственные руки, – горько воскликнул Покревский и, упав на нары, закрыл голову руками.
– И все же вы должны рассказать нам, что произошло. И я обещаю вам, что не оставлю этот инцидент безнаказанным, – настаивал профессор.
– Тем более, – добавила Кора, – что за нами стоит Земля и вся Галактическая Федерация, в том числе комиссар Милодар. А с ним шутки плохи.
– Какая еще федерация! – воскликнул ротмистр. – За мной не стоит ничего. Я видел, как последний пароход взял курс на Стамбул! Врангель бросил нас…
– Рассказывайте, – сказал Эдуард Оскарович тоном, которому нельзя было не подчиниться.
– Утром я увидел… – Глухой голос ротмистра с трудом пробивался в щель между тюфяком и губами. – Всю ночь ее не было… а утром она вышла из его апартаментов!
– Попрошу вас, – произнес профессор, – если можно, употребляйте имена действующих лиц. Порой вам известно нечто, скрытое от нас. Но вы не идете нам навстречу.
– Господи! – взвился ротмистр и уселся на нарах. – Неужели не понятно? Принцесса Парра вышла утром из комнаты полковника Рай-Райи. Как ни в чем не бывало!
– А может, ничего и не бывало? – осторожно спросил Эдуард Оскарович.
– Бывало! Вы бы видели, какая улыбка играла на ее блудливых губах!
– А вы? – спросила Кора.
– А я кинулся к ней, чтобы убить!
– И не убили?
– У меня не поднялась рука.
– А она? – спросила Кора, которой эта сцена привиделась в несколько комических красках, но следовало сдерживаться, чтобы не обидеть влюбленного Покревского.
– Она хохотала! Как шамаханская царица. Вы читали?
– Я проходила. В детстве, – гордо ответила Кора. – Это написал один поэт в Азербайджане.
Профессор взглянул на Кору, чуть склонив голову, и если бы девушка увидела в тот момент его взгляд, она удивилась бы печали, присутствовавшей в нем. Профессор думал о своих отдаленных потомках. Очевидно, на пути цивилизации в будущее кое-чем приходится жертвовать.
– Это написал Пушкин! – воскликнул ротмистр, на секунду даже забыв о собственном горе. – Не может быть, чтобы вы считали его азербайджанским поэтом!
– Извините, – сказала Кора, не желая вступать в исторический спор. – Что случилось дальше?
– Простите, но если вы считаете Пушкина азербайджанским поэтом, я не могу продолжить.